Николай Второй не любил терять самообладания. Выражение очевидного добродушия было его привычным состоянием. Но в данном случае повод для раздражения был очевиден.

– Погода сегодня отличная. Утром гулял с большим удовольствием, – Николай Второй ностальгически посмотрел в окно. Он никогда вдавался в дискуссии – не царское это дело, просто переводил разговор на другие темы, – А от нечистой силы Морской корпус следует все же избавить, господа.

Такая фраза показывала: разговор окончен. И окончен полным афронтом. Вельможам оставалось лишь проститься, щелкнув почтительно каблуками. И оставить Его Величество одного.

Перед тем, как садиться в карету, Великий князь раздумчиво проговорил, обращаясь к Министру:

– А с яйцами коня мальчишки здорово придумали! Ей богу здорово.

Тут взгляд его упал на семенящего позади жандармского полковника:

– А ну поди сюда пархатая егоза! Это тебя Пинхусом в столице дразнят?

Жандарм подлетел к князю и вытянулся по струнке, отдав честь.

– Не могу знать Ваше Высочество!

– Ты во дворец поклеп на Морской корпус приволок?!

– Было Их Высочайшее повеление, Ваше Высочество.

– Ишь ты, на детей замахнулся! Козья твоя морда! Да на чьих детей?!

– Это ж честь Флота, господин полицейский, – поддержал Князя Морской Министр, – Мы же всегда все тихо, по-свойски решали… Эх…

– А мы тебе, Пинхус необрезанный, за детей по-взрослому ответим. Вот увидишь. По-флотски! Мы не коню яйца-то натрем, а тебе, любезный. Скипидаром! Они у тебя сквозь шинель красными шарами будут сверкать! И разбухнут до безобразия. Понял, выкрест недоделанный?!

– Так точно, Ваше Высочество!

– Тебя зачем на столичную жандармерию поставили?! На детей кляузы строчить? Тебя террористов ловить поставили! Крамолу жечь каленым железом. Вот и жги, вот и лови.

– Так ведь там же и крамола…

– Беги отсель, и думай, как свою вину загладить. И помни, доносчик, я на тебя крепко зол! И голову тебе непременно отверну.

Князь одел белые лайковые перчатки и немного пришел в себя. Задумавшись, он закурил папиросу и обратился к Министру:

– Кстати, Павел Петрович, меня князь Сергей просил за адмирала Арсеньева. Может и впрямь староват уже Епанчин? Размяк за долгие годы?

– Слушаюсь, Ваше Высочество. Непременно завтра подготовлю проект Указа Государя. Почему бы и не Арсеньев? Раз до нечистой силы Корпус докатился, то действительно, пора Епанчину на покой!

***

Ночь. Столица Российской Империи спит крепким сном. Пожалуй, самым крепким, какой только бывает. Четыре часа по полуночи.

Отражаясь в Неве спят дворцовые здания Морского Императорского шляхетского кадетского корпуса, охватывающие подобно сказочной крепости вдоль набережной целый городской квартал.

В этом военно-морском замке дружным храпом гулко отдается под потолками сон пяти сотен курсантов – элиты столбового потомственного дворянства, детей лучших российских фамилий, будущих героев, адмиралов, академиков, поэтов, писателей, художников и просто путешественников, связавших с морем свою судьбу. Спит нынешняя надежда и будущая слава России.

Спит, чему-то безмятежно улыбаясь, курносый юноша с курчавыми русыми волосами, вьющимися несмотря на короткую уставную стрижку. Его по-детски трогательное, похожее на только что купленного в магазине игрушек дружелюбного пупса лицо, как-то не вяжется со сложенной аккуратно на стуле темно-синей матросской голландкой*, грубыми белыми брюками, сапогами и бескозыркой. Глядя на его улыбку кажется, что все вокруг – это добрая ночная сказка, которая закончится с первыми лучами солнца.

Николай Колчак. Он оказался здесь, выдержав сложный вступительный экзамен и проделав путь, насыщенный таким невероятным количеством событий, какое судьбе даже взрослого мужчины может оказаться не по силам. Он спит безмятежным праведным сном уверенного в себе человека, честно заслужившего и этот город, и этот дворец, и эту койку, и эту форму, и этот сон.

Первые петухи, в России кукарекают в полночь, со вторыми, после двух поднимаются хозяйки затопить печь и отправиться доить скотину. А уж третьи, ближе к четырем – это сигнал для всего трудового люда: кто рано встает, тому Бог подает. Николай, еще мальчишкой узнал, что ранние подъемы любил Суворов и даже возил с собой ради этого петуха. С этого момента он приучил себя подниматься безо всяких «кукареку» ровно без десяти в четыре. По внутреннему природному будильнику.

Вот и сейчас Николая будто что кольнуло. Он сначала затих, перестал сопеть, затем безмятежно потянулся, скинул одеяло и уселся на кровати, свесив босые ноги на пол. В сонной памяти его выстраивался вчерашний день.

А день этот для Морского корпуса был знаменательный. На смену адмиралу-эпохе, доктору наук и педагогу милостью божьей Алексею Павловичу Епанчину, был назначен новый начальник корпуса. «Паркетный адмирал», как его прозвали на флоте – Арсеньев Дмитрий Сергеевич.

– Человек, проведший в стенах кадетского корпуса, целую жизнь. Ученый, создавший Николаевскую морскую академию и три гимназии со специальным морским уклоном. Педагог, построивший по сути дела все российское морское образование, – такие здравицы в адрес Епанчина еще месяц назад звучали на торжественном собрании по случаю награждения адмирала орденом Белого Орла.