Радостей для воспитанниц, закованных в строгий распорядок было на самом деле совсем немного. Занятия и учеба поглощали практически весь досуг. И любое событие, даже самое прозаическое, служило неподдельным поводом для радости:

– Сегодня пятница, девочки!

– Ура! Вечером банька!

– Венички, венички не забываем!

– И квасок!

Пансионерки не покидали при этом территории училища. Но им приходилось пройти через несколько дворов, так что поход баню превращался в своего рода маленькое приключение. Из второго двора можно было рассмотреть силуэты в большом репетиционном зале и девушки представляли, как смотрятся они со стороны. Пройдя под арку в небольшой внутренний дворик, где были сложены поленницы дров, они попадали к совершенно деревенской уютной бане, напоминавшей лесную избушку с крохотными окошками, которая ну никак не сочеталась с парадной роскошью основного ансамбля зданий*архитектора Росси.

Внутри было тепло и уютно. Из раздевалки девушки проходили в полную жаркого пара мыльню. Там служанки в длинных полотняных рубахах добросовестно мыли и растирали юных прелестниц на деревянных скамьях, стоявших вдоль стен. Взобравшись на полок можно было самозабвенно попариться.

Голые девочки конечно же ревниво оценивали сложение друг друга. И объективным мерилом красоты было то, кого выберет себе в заботу старшая из служанок, которая всегда первая оценивающим взглядом пробегала по стайке входящих в мыльню «воробушков» и вызывала ту, которая ей приглянулась. Считалось, что глаз у нее наметанный и добрый:

– А нут-ка пойдем, красавица. Лицо у тебя счастливое и жизнь будет счастливой и долгой, – приговаривала старшая, каждый раз выбирая из класса именно Анастасию и растирая ее тело с благоговейным усердием.

Однако, настоящим развлечением были жаркие споры. Все девушки балетного разряда, независимо от возраста, четко поделились на две почти равные половины: одна кумиром своим считала Матильду Кшесинскую, другая – Ольгу Преображенскую. И страсти при обсуждении разгорались совершенно не шуточные.

– Матильда крутит 32 фуэте, как Леньяни! А Переображенская?

– Ольга – это русская школа: выразительность рук и ног. Преображенская – это грация! А 32 фуэте – это цирковой номер!

– Это Кшесинская-то циркачка!? Она – само совершенство! Она выпускной экзамен сдавала царской фамилии! И Николай не смог устоять перед ее обаянием. Вот так! А ваша Ольга?

Споры продолжались до бесконечности. Впрочем, примиряло всех то, что обе звезды вышли из стен родного для всех заведения. Обе были лучшими пансионерками и беззаветно выкладывались на репетициях и тренировках, много и упорно работая над собой. О них с приязнью отзывались практически все преподаватели.

– Красавина, молодец! С завтрашнего дня готовишь номер на придворный праздник! – раздалось как-то во время балетного класса.

Старания и скромность Анастасии в конце концов были вознаграждены. Она стала в числе очень немногих юных балерин попадать на праздники и постановки, которые устраивались при Дворе.

Эта награда и стала в конечном итоге причиной и поводом для ее преждевременного взросления.

***

А меж тем вокруг жила Россия.

На рубеже веков Империя бурно росла, опережая по темпам роста европейских соседей-соперников и уступая в мире только разве что США и презираемой ею Японии. Японии, рост могущества которой, скрытый морями и проливами она попросту проморгала.

Сто тридцать миллионов российского населения нельзя сказать, чтобы уж очень процветали. Ибо из них целых сто двадцать миллионов трудились на маленьких в основном крестьянских наделах, сохраняя патриархальный уклад своей абсолютно никчемной и почти безнадежной жизни. Но оставшиеся десять миллионов, представляли собой адскую гремучую смесь, готовую рвануть при любом неловком неаккуратном сотрясении.

Во-первых, почти половину из этих десяти представлял собою пролетариат. Мужчины, в качестве имущества имевшие только собственные яйца, именно так переводится с латыни это слово и название сословия (proles – яичники, мужские причиндалы вообще). В России таких разорившихся никчемных мужиков, которые к тому же и семьи то не имели, презрительно называли «бобылями».

Положительный образ пролетария – это советский фокус «важнейшего из всех искусств» – кино. Все как на одесском привозе: рассказываем про одно, показываем другое, а продаем третье. Так называемые сознательные рабочие, которых любил пестовать советский кинематограф – это тонюсенькая прослойка среди пролетариев. Именно высококвалифицированный рабочий был грамотен, имел хорошую зарплату, мог снимать просторную квартиру, спокойно обеспечить семью, в которой жена была домохозяйкой. Он мог отправить детей учиться в школу и даже гимназию, которые, напомним, были не дешевым удовольствием. В общем, жил гораздо лучше, чем любой рабочий современной России.

Чего же ему тогда в революции понадобилось попасть, коли все у него было? А и не надобилось ему ничего. Он, по большому счету, в революции случайно оказался. Не были ни Февральская, ни Октябрьская революции пролетарскими по составу восставших. Ну да это уже – вопрос другой. Читать стал наш квалифицированный пролетарий. А от многих знаний, как известно, многие печали. Тем более у самоучек.

Большинство же пролетариев представляло собой замшелое чумазое, и, необразованное, простите, стадо. Толстый слой тупиц, пьяниц и неудачников, ставших пролетариями отнюдь не по своей воле. По своей воле становились зажиточными крестьянами. Занимались прибыльным отхожим промыслом. А пролетарии – это результат разорения в деревне. Трудились такие пролетарии на грязной, не требующей особых навыков работе, получая за нее гроши. А треть так и вовсе были попросту дети, зачастую совершенно беспризорные, а стало быть и бесправные абсолютно.