В молчании они быстро, насколько позволяла разболевшаяся нога Фланахэна, перевалили через последний невысокий отрожек, и вышли из-под полога леса на небольшую, вытянутую вдоль скальной стенки, поляну. Погоня, если она была, осталась позади, во всяком случае, никаких её признаков не наблюдалось. На поляне не было видно следов чьего-либо недавнего присутствия, но Тень на всякий случай осторожно обошёл открытый участок по лесу и вернулся удовлетворённый увиденным.

— Странно, — голос Тени был задумчив, — был на этой поляне несколько раз, но здесь никогда не вырастало ничего выше молодой весенней травки. А ведь кругом стоит густой лес… Наверное, дело в малом слое почвы, под которым залегает скальный массив. Хотя… Ладно, видишь что-нибудь?

Крейван, не отрываясь, смотрел куда-то в пустоту у самой скалы.

— Ничего себе! Это и есть прореха?

Тень посмотрел на безликого:

— Здорово! — в голосе его звучали одновременно уважение и зависть. — Я не единожды присутствовал с Идущими во время их ритуалов закрытия, но прореху ни разу не увидел. Даже не почувствовал. И не я один — немногие Идущие способны видеть прорехи. А ты вот так, сходу…

Крейван почти не слушал. Это странное нечто одновременно завораживало, звало к себе, но и страшно пугало. Фланахэн разрывался между желанием бежать к этому (пятну? сфере?) и желанием бежать прочь. Оно казалось живым, хотя живым не выглядело. При мысли, что нужно будет пройти через Это, Крейван трясся от экстатического предвкушения, и тут же его едва не выворачивало от отвращения. Наконец, он с огромным трудом оторвал глаза от Этого, и обессилено опустился на почти голую землю:

— Это… Я даже не могу рассказать, какое Оно…

— Как-нибудь переживу. — Тень издал смешок. — Когда я был совсем молодым, мне было жутко интересно: каково оно, то, что видят не все. Я приставал к Идущим, просил рассказать. Они пытались… и не могли. А я обижался, считал, что они слишком высоко задирают носы в этой своей способности шастать из мира в мир. А потом, однажды, понял, что описать неописуемое нельзя. Любопытство моё пошло на убыль, а теперь мне вообще всё равно…

Повисло молчание. Тень присел на корточки рядом с Крейваном и положил руку ему на плечо:

— Друг, пора… — странно мягкий голос. — Скоро может стать поздно…

— Оно… Оно живое… Оно ждёт меня. Зовёт. Как к хищнику в пасть идти…

— Наверное, это страшно. Но это нужно всем нам. Потому что…

— Давай не начинать все сначала, — голос Фланахэна дрогнул, — я пойду. Но… Я прошу тебя. Найди мою мать. Брейда Фланахэн. Её знал Хэнран, он умер, он был…

— Я знаю и Брейду и Хэнрана. Знал и Джейда — твоего отца. Ты хочешь, чтобы я что-то передал ей?

— Скажи, что я жив. Вот и всё.

— Обещаю.

— Ладно. Я верю тебе…

Крейван неожиданно легко вскочил на ноги и быстрым шагом пошёл к скале. Вот он переходит на бег, а в тот миг, когда уже неминуемо должен врезаться в каменную стену, исчезает. Ни звука, ни следа.

Тень, наблюдавший за ним, некоторое время просидел с открытым ртом. Опомнился и покачал головой.

— Определёно, в нём что-то есть, — тихо пробормотал себе под нос, — было… А каков будешь ты, Запечатывающий, я, надеюсь, скоро узнаю.

Он быстро пересёк поляну, вошёл под сень деревьев, приметил широкий раскидистый дуб, в две секунды взлетел до второй развилки ветвей, привалился к стволу, совершенно слившись с ним, и приготовился к ожиданию. В последнее время он очень много ждет. А за временем ожидания всегда приходит время действия.

"Жизнь — дрянная штука!" Эту житейскую "мудрость" Мэдден, по прозвищу Большой Гвоздь, кстати и некстати любил повторять в прошлой жизни. Незамысловатой жизни бражника, грабителя, наёмника, насильника и убийцы. Та жизнь приносила Мэддену прямо-таки детскую радость, хотя о тех, кому случалось находиться с ним рядом, такое можно было сказать нечасто. И вот одной тёмной осенней ночью, когда радость жизни лилась рекой, один из них взял да и прервал жизнь Мэддена. Получается, что "за удовольствие нужно платить", ещё одна любимая присказка Гвоздя, оказалась применима и к нему самому. Вот только плата оказалась до обидного высока — умирая, Мэдден даже успел возмутиться такой несправедливости. И вот он умер.