Прибираю за собой в крошечной ванной комнате, пробую проверить работает ли телефон, отодвигаю засов и потом любопытствую на кухне.

Не могу себя назвать шеф-поваром, но я умею готовить достаточно хорошо. Конечно, имея правильные ингредиенты, а не кучу консервированных продуктов, результат получился бы лучше. Тем не менее, я стараюсь и в какой-то момент понимаю, что напеваю.

Прекращаю, когда звук дождя слышится громче, а в спину ударяет резкий порыв ветра.

Мокрый, но очищенный от грязи Принц подбегает ко мне, и я угощаю его картофельной кожурой. Потом поворачиваюсь… Харрисон стоит на пороге с нечитаемым выражением на лице. Носитель множества эмоций, среди которых, без сомнения, узнаю раздражение. Это состояние души легко интерпретировать с таким тяжелым багажом мимики: губы в напряжённой тонкой линии, ноздри расширены, как у коня, ладони сжаты в крепкие кулаки.

— Твою мать, что ты делаешь? — спрашивает меня.

— Ты сказал, что я должна вносить свой вклад, пока здесь живу. Это моя часть. Не переживай, я тебя не отравлю. Не знаю, где ты хранишь цианид, а с собой я не захватила. По правде говоря, я была бы довольна и слабительному, но нет и его.

— Больше так не делай.

— Что?

— Ты достала с этими «что». Возможно, твой мозг необходимо заменить на мозг курицы и тогда уверен, по сравнению с тем, что сейчас, остались бы излишки. Больше не смей изображать из себя жёнушку, которая поёт пока готовит, от этого я зверею.

— Жёнушка? — восклицаю я и взрываюсь от смеха. — Мне кажется — заменить мозг на куриный должен ты!

Дьюк продолжает молчаливо бросать в меня враждебное хитросплетение взглядов. На секунду мне кажется, что он готов вышвырнуть меня вон; представляю, как тянет за ворот свитера и бросает спать в хлеву с моими пернатыми фанатами. Никто и никогда не смотрел на меня с таким упорством. И мне никогда не приходилось выдерживать чей-то долгий настойчивый взгляд. Обычно после безрассудного начала я начинаю смотреть вниз, потому что не люблю войну и ненавижу оружие; но сегодня я научилась стрелять, заряжать «кольт» и «винчестер». Сегодня, когда я ослаблена, ощущаю себя сильной и, вероятно, тоже могу вступить в сражение.

Спустя немного времени, Харрисон отворачивается. Качает головой, закрывает входную дверь, снимает испачканные грязью сапоги и оставляет их в углу. Идёт в маленькую ванную комнату и прежде, чем успевает войти, говорю ему:

— Я тоже нагрела для тебя воду.

Он вновь встречается со мной взглядом.

— Никогда больше не делай и этого. Занимайся своими делами, Леонора. Не желаю доброты любого типа. Меня от этого тошнит.

— Ты проявил раньше любезность ко мне.

— Больше не сделаю, если результатом стало появление идиотки, которая одевается в розовое и бродит по дому, напевая словно Мэри Поппинс.

— Почему ты боишься доброты?

— Я не боюсь! Мне противно, это совсем другое. Просто отстой, всё то, что фальшиво и скрывает другие намерения.

— Давай послушаем, какие скрытые намерения у меня были?

— Например, любой ценой взять у меня интервью. Или написать хорошенький рассказ в журнале о проведённых днях в хижине с Харрисоном Дьюком, скрупулёзную статью о том, в какого дикого зверя я превратился, о том, что ем и сколько раз пописал. Ты ведёшь себя как друг, чтобы завоевать доверие. Получилась бы гораздо более сочная сенсация, чем просто банальное интервью. Очень жаль: ты не сможешь сделать никаких снимков, чтобы продемонстрировать миру мужчину неандертальца, в которого я превратился.

— Никогда не сделала бы чего-то подобного! — возмущаюсь я. — Хорошо, я поняла, ты не хочешь видеть меня рядом, но тебе не кажется, что начинаешь преувеличивать? Как бы сказать… попробуй смириться с моим присутствием и потерпеть, пока не уеду? Вообще-то, это я в большой беде. Это я не могу вернуться к себе домой. Это я та, кто чувствует себя напуганной и дезориентированной. Я должна носить одежду мёртвой девушки, спать на полу, перелопачивать навоз и слушать, как ты ворчишь и смотришь на меня, словно тебе противно. И я никогда втихаря не написала бы статью, не получив в первую очередь согласие от тебя. Как уже тебе говорила — я не такого типа журналист, но если ты мне не веришь, проблема не моя.

Жду, что Харрисон в очередной раз хамовато ответит, но он оставляет последнее слово за мной и в три шага уходит в ванную комнату. Не знаю, он поступает так, потому что верит мне или напротив нет, но видно, что наш конфликт ему надоел.

Я снова поворачиваюсь к нему спиной, слышу, как отягощённая грязью одежда падает на пол. Продолжаю чистить картошку, как будто она причальные опоры, за которые цепляюсь, чтобы не погрузиться в искушение развернуться и на него посмотреть.

Я просыпаюсь и резко подскакиваю. Ночь. За ставнями единственного окна из-за непроглядной темноты всё лишилось очертаний. Харрисон стоит у двери полностью одетый, включая пальто и шляпу. Подмышкой держит свёрнутое одеяло. Принц у камина чуть приподнимает веко и начинает опять похрапывать.

— Что происходит? — садясь, спрашиваю его.

— Я пойду спать в хлев, — поспешно отвечает Харрисон.

— Почему?

Он не отвечает, бросает на меня быстрый взгляд и открывает дверь.