Шрифт:
Все его симпатии были обращены теперь к Елене и к ее сыну, тоже выросшему уже и превратившемуся в красивого молодца Дмитрия.
Чем сумели они привлечь сердце Ивана III, как заставили нежного супруга и отца забыть о другой семье и равнодушно относиться к горю Софии и Василия, - никто не знал и не понимал.
В стороне от молодежи стояли два боярина и с озабоченным видом говорили между собой. Один из них - Семен Ряполовский, значительно постаревший, другой князь Кубенский, молодой и видный мужчина лет тридцати пяти, с окладистой бородой и блестящими глазами.
– Я тебе говорю, князь, - повторил Ряполовский, - что дело кончено!.. Не придется гречанке радоваться! Сегодня сказал государь, что станет венчать на великое княжение внука своего, Дмитрия. При всех нас сказал...
– А как же Василий? Ведь сын... родной сын!
– Твоя забота!! Чай, дело-то решенное.
– Так-то так, а все же...
Ряполовский гневно взглянул на собеседника.
– Не знаешь ты разве, князь, что с самой смерти царевича Ивана невзлюбил государь Фоминишну. Прежде бывало, войдет она в комнату, даже засветится все лицо у Ивана Васильевича, а теперь... Побледнеет, словно испугается... И к Василию он прежней любви не имеет. После допроса, когда жидовина Леона пытали, с той поры царь совсем переменился. Елену жалеть стал, а Софию Фоминишну ровно опасаться начал...
– Что ты говоришь, боярин, - с негодованием воскликнул Кубенский. Так разве виновата София! Никогда не поверю!
Ряполовский лукаво усмехнулся.
Он и сам не допускал мысли, что София виновна в смерти царевича, но ему было выгодно распространять подобные слухи в интересах партии Елены, и он не брезговал ничем, лишь бы одержать победу над ненавистной гречанкой, обессилившей боярскую партию.
– Не помнишь, верно, что говорил жидовин?
– Отлично помню, - возразил Кубенский.
– Он твердил, что не травил царевича, что в его смерти никто не повинен, что умер он от сильной хвори, что камчугом называется.
– То-то, помнишь! А для чего жидовин Захария с дочкой убежал из Москвы, как только Леона в темницу посадили? Для чего Ида, старуха, отравы наелась? Для чего София-то со слезами да с плачем великим пощады жидовину просила? Так, неспроста, видно? Эх ты, головушка! На войне-то ты молодец-молодцом, а в жизни - баба тебя обойдет...
Ряполовский засмеялся и отошел, а Кубенский остался подавленным. Всякий раз, когда заходила беседа о загадочной смерти царевича, об исчезновении Насти и других событиях, Кубенский горячо спорил, доказывая, что сама София ни в чем неповинна. Может быть, слуги ее да сторонники перестарались, а сама она и знать не знала, и ведать не ведала...
Бледное и задумчивое лицо Софии возбуждало глубокую симпатию в душе Кубенского, и он не мог согласиться с клеветой врагов ее, что она виновата в смерти царевича.
– Что ты, Артемий, все один ходишь?
– окликнул он Львова, поравнявшегося с ним.
– С кем же мне быть? От молодых отстал, к старым не пристал!
– с горечью отвечал Артемий.
Кубенский и Львов были давнишними друзьями, но не виделись какое-то время. Кубенский ездил в Литву, а Артемий испытал много тягостного за эти годы и долго болел. Он тоже выглядел утомленным и усталым.
– Расскажи ты мне, как поживал, Артемий?
– между прочим спросил Кубенский.
– Я думал, женатым тебя застану, а ты все бобылем ходишь. Нехорошо, брат!
Эта шутка приятеля больнее ножа ударила Львова. Он отвернулся и под каким-то предлогом отошел в сторону.
Вспоминать свои разбитые надежды было невыразимо тяжело для Артемия.
Его Любушка, его солнце красное, оказалась изменницей. Она вышла замуж за другого, за родного брата Патрикеева, и не неволею, а по своей охоте.
Артемий долго хворал, узнав про свое несчастье, и даже поступил в монастырь, но, проведя года два послушником, снова возвратился в мир.
Это время не прошло для него бесследно.
В уединенном монастыре он узнал много тайн, касающихся Патрикеева, Ряполовского и даже Елены, невестки царской.
Львов жаждал мести. Он мечтал о ней, как влюбленный о первом свидании, и обстоятельства складывались в его пользу.
Нужно было только выждать удобную минуту и нанести удар. Заговор, в котором принимала участие лучшая молодежь того времени, ширился и зрел во всех концах государства, и одного знака со стороны Артемия было достаточно, чтобы все сторонники Софии и ее сына отдали ей свою жизнь и честь.
Но София Фоминишна требовала осторожности.
Зина была посвящена в тайну заговора.
Она по-прежнему любила Артемия, но, зная, что он все еще горюет по Любушке, мирилась со своею злою судьбою.
Правда, пылкая девушка ревниво следила за Артемием, мысленно решая:
"Не мой, так ничьим не должен быть! Никому не отдам... Поймет он, как я его люблю и жалею... Лишь бы не поздно было..."
А Львов и не догадывался, какую сильную страсть внушил он Зине. По-прежнему болтая с нею, он привык смотреть на хорошенькую девушку, как на сестру, и обращался с нею дружески просто и откровенно. Раз он даже сказал ей, что ему понравилась одна из ее подруг, Катя, прислужница Софии, и Зина сумела выжить ее из дворца.