На полотне был фашистский концлагерь. На переднем плане - советский солдат. Его тело было распростертым, из-под полосатой куртки со следами впитавшейся крови виднелась мускулистая грудь. Она представляла собой сплошную рану. На ней, как на небе, высыпали звезды, только не золотистые, а черные. Рука со свастикой держала железный прут, на его конце сверкала раскаленная звезда из жести.

Художник изобразил тот момент, когда клеймо вонзилось в голое тело человека. Это была седьмая звезда.

– Боюсь, что эта работа не увидит света, она ведь не закончена.

– Вы чересчур к себе строги.

– Нет, я говорю так не из скромности. С годами я все больше жалею о том, что тогда, в лагере военнопленных, не сумел понять внутреннюю красоту этого человека.

– Вы тогда были молоды...

– Дело не в этом. Вы заметили, что зритель не видит его глаз. Это самый большой недостаток картины. Конечно, в искусстве такое возможно, но как автора меня это не устраивает.

– Извините меня, может, я не так вас поняла, вы говорите о том, что вы не смогли воспроизвести его взгляд, не так ли?

– Конечно, перед волшебством его глаз моя кисть бессильна, и я как художник это хорошо понимаю. К тому же я видел этого человека один-единственный раз и при таких страшных обстоятельствах. Этого человека фашисты пытали. Я только один-единственный раз видел мгновенную вспышку его глаз. Но, оказывается, тот мгновенный блеск был солнцем на небе с черными звездами. Если величие неба в солнце, то сила героя - в выражении его глаз. К сожалению, только теперь я это понял. Но прошло столько времени! И я уже не могу воспроизвести это мгновение, поэтому и потерял уверенность, что когда-либо закончу эту работу. Ведь духовный мир людей так сложен, и как педагог вы со мной согласитесь. Наука этого еще не может постичь.
– Взглянув на полотно, он с еще большим волнением продолжал: - Действительно, пройти сквозь такой ад - не чудо ли это силы человеческого духа. Как вы думаете? Для этого далеко не достаточно быть стойким, волевым, храбрым. В этом есть какая-то другая мудрость, которую постичь совсем не просто. Это может быть сосредоточение в одном человеке массы достоинств. Кто знает, не высшее ли это нечто, что не поддается разуму. Ведь этот парень, до того как попал в плен, совершил такой подвиг..., в одном бою сбил несколько вражеских самолетов.

– А что означали эти выжженные на груди звезды? Не количество ли сбитых самолетов: семь звезд - семь самолетов?

– Нет, каждая черная звезда - символ его огромной воли. Каждый день его пытали, хотели узнать расположение наших аэродромов, число наших самолетов. А он молчал. Тогда шли в ход раскаленные щипцы, и это клеймо вонзалось в его грудь. Он опять молчал. Так продолжалось несколько дней. В последний день фашисты уже не допрашивали - у него не осталось сил говорить. Поставив еще одну раскаленную звезду ему на грудь, фашисты бросили его труп. Но мы унесли со двора его тело, оттащили в амбар. В ту ночь Айхан Мамедов своей смертью спас нас. Он умолк. Шахназ тоже молча смотрела на картину. Каждый думал о своем. Так продолжалось довольно долго. Наконец Раджабли очнулся. И чтобы отвлечь гостью, подвел ее к другой картине.

– Что вы думаете об этой моей работе, Шахназ-ханум?

Но Шахназ все еще была там, у полотна с семизвездным небом.

– И вы не знаете ни имени, ни адреса этого человека?

– Нет. Знаю только, что он был летчиком.

– А как случилось, что он попал в плен? Где, когда - тоже не знаете?

Раджабли покачал головой. Шахназ, почувствовав, что понапрасну утомляет художника неуместными вопросами, стала извиняться.

– Простите меня, Ризван-муэллим. Я и так отняла у вас много времени. Потому что...
– Она хотела еще что-то добавить, но передумала.
– Ведь мы еще сможем поговорить обо всем. Наша следующая встреча в Чеменли, не так ли?

– Несомненно...

Тепло простившись, они расстались.

* * *

Айхан возвращался с работы. Не доходя до родника Шахназ, он вдруг увидел на дороге круглую фигуру, которая, покачиваясь, двигалась прямо на него. Неужто Насиб? Уж не заблудился ли Толстяк Насиб в махале Сенгер?

Он уже было собрался идти дальше, когда услышал такой знакомый голос:

– Айхан амиоглу, постой-ка!
– Насиб приближался к нему каким-то неуверенным шагом, подбадривая себя байты:

Соловей летит над садом,

Дыня растет на кусте...

Что это за судьба такая,

Беду приносит за бедой!

Приглядываясь к его странной походке и прислушиваясь к многозначительным словам баяты, Айхан пришел к выводу, что Толстяк Насиб пожаловал сюда неспроста.

– Добрый вечер, Айхан амиоглу! Что ты так невесел?

Айхан не ответил. Вдруг на его лице промелькнула та самая тонкая, укоризненная улыбка, которой так боялся Насиб.

– Почему невесел? Хочу сохранить равновесие в мире.

– Сохранить равновесие, говоришь? В каком смысле?

– Если одному весело, другому должно быть грустно, чтобы мир не кренился в одну сторону.

– А где результат, Айхан амиоглу? Что-то его не видим. От сотворения мира он все время в одну сторону кренится, вот, к примеру, смотришь, к одному и тому же человеку беда приходит за бедой...

– А у другого в саду всегда соловьи поют и дыни на кустах расцветают, закончил за него Айхан.
– Так в этом и состоит равновесие мира, Насиб, на что же жаловаться?

– Ты какой-то странный человек, Айхан амиоглу, ей-богу, странный.
– В голосе Насиба появилась уверенность.
– По правде говоря, ты меня восхищаешь. Счастливый ты человек... В селе всем ты помогаешь, и большим и малым.