— Иди, купайся, баня уже истопилась, — отобрав у нее поленья, заявил Доммэ.

— Сначала вы, а я Урсулу подожду, — возразила Вайолет. — А пока ждать буду — вещи ваши постираю. Раздевайтесь, — девушка обнаружила на лавке корыто для стирки и кусок мыла, а потому решила тоже не тратить время попусту.

Забрав у братьев рубахи и штаны, Вайолет принялась за работу, а когда стала развешивать уже чистые вещи, вспомнила о пыльной куртке Айта, которую мужчина небрежно бросил в сенях. Возможно, порыв ее и был глупым, но после всего услышанного девушке хотелось проявить хоть какую-то заботу о мужчине, тем более что для Вайолет это было совсем несложно.

— Ты зачем взяла мою куртку? — низко прозвучало у нее над головой, как только, вытащив из карманов одежды Айта нож, платок и мелочь, Вайолет сначала принялась энергично намыливать рукава.

Девушка быстро повернулась, упершись взглядом в нависшего над ней Айта, и как-то совершенно непроизвольно с губ ее слетело:

— Постирать. Снимай свою рубашку…

Брови одарина изломленно взлетели вверх и темные глаза лихорадочно блеснули.

В угрюмом молчании он смотрел на Вайолет сверху вниз, и под его пристальным взглядом девушка начала заливаться краской смущения.

— Я имела в виду… что я ее тоже постираю… рубашку… твою…

— Зачем? — мрачно хмурясь, поинтересовался Айт.

— Я приводила в порядок одежду братьев и подумала о тебе… Матушка твоя ведь стряпней занята, а я… А мне несложно.

Айт раздраженно дернул щекой, и переносицу его прорезали две сердитые складки.

— Послушай, Фиалка, думаешь, я не понял, что вам с Урсулой успела рассказать о моей несчастной доле мать? Ее ложь, в отличие от твоей, я умею чувствовать. Я, кажется, ясно дал тебе понять, что в жалости не нуждаюсь.

Вайолет закусила губу и беззащитно посмотрела в лицо одарина. Возможно, Айт и не нуждался в сочувствии, но что было делать с болью, терзавшей ее сердце, когда она смотрела на мужчину и думала о том, через что ему пришлось пройти.

— Ты путаешь жалость и простое человеческое участие, — возразила девушка.

— Оно мне тоже не нужно, — тихо рыкнул Айт.

— Мне нужно. Чтобы быть собой, — спокойно улыбнулась Вайолет. — И ты не можешь приказать моему сердцу не сострадать, не чувствовать чужую боль, не испытывать жалость. Как и не можешь заставить меня не любить…

Одарин вздрогнул и отшатнулся от Фиалки, пристально глядя в ее сверкающие глаза. В минутном молчании они смотрели друг на друга, пока Вайолет не протянула руку и мягко не попросила:

— Давай свою рубашку и иди купайся, чтобы время зря не тратить. Там, в бане, Доммэ и Кин.

На лице мужчины отразилось смятение. Словно он разрывался между желанием уступить Вайолет, либо сказать ей очередную грубость.

— Ну же, — улыбнулась она. — Это всего лишь рубашка. Я умею стирать. Правда. Если ты боишься, что я испорчу…

Айт шумно выдохнул, закинул руки за спину и рывком стащил с себя одежду.

— Держи, — буркнул он, сунув ее девушке.

У нее вспыхнули щеки и начали гореть уши, когда взгляд уткнулся в голую грудь Айта, и воспоминания о том, что недавно произошло в пещере, яркими картинками поплыли пред глазами. Девушка облизала вмиг пересохшие губы, чувствуя, как частит, заполошно трепыхаясь, ее сердце, и как сильно жжет в груди, словно кто-то раздул там еще неостывшие угли.

Мужчина резко развернулся и пошагал прочь, а Вайолет неотрывно смотрела в его широкую спину, до боли в пальцах сжимая рубаху.

Она пахла пылью, дымом, потом и самим Айтом, и от этого запаха голова девушки совершенно немилосердно кружилась.

— Я тебя не жалею, — прошептала она. — Я, кажется, тебя люблю, Айт Логгар…

О том, что Моргана его использует втемную, Пэйдж понимал с самого начала, и пошел на риск только потому, что на вверительной грамоте, выданной ему на право нахождения в Авердэне, обнаружил подпись самого Рэма Дайка.

Рука бывшего командующего темной башни никогда не коснулась бы фальшивого документа, а значит, грамота была настоящей и перевод Пэйджа, соответственно, тоже. Пэйдж догадывался, что у Морганы даже в Темных Вратах есть свои "кроты", и это очень помогало парню заглушать робкий шепот остатков его давно потерянной совести, убеждая себя в том, что все вокруг покупаются и продаются. Вот только цена у каждого своя: кому-то она ломаный грош в базарный день, а кто-то ценнее танитового эйбра.

Себя Пэйдж причислял к последним. Расположение и благосклонность темной императрицы не просто льстили одарину, они поднимали его самооценку до тех высот, что проходя рядом с городской чернью, он видел ее пылью под подошвами своих сапог. И не важно, что он сам когда-то ничем от нее не отличался. Хотя нет, отличался. С искрой инглии он всегда был алмазом, потерянным в грязи, только сейчас найденным, ограненным и вставленным в достойную для него оправу.

Богатое убранство Дворца Теней не шло ни в какое сравнение с аскетичной сдержанностью Темной Башни, которую наивный Пэйдж когда-то считал роскошной. Здесь все было самым-самым, начиная от стекол в окнах и заканчивая черными простынями из тончайшего сарцеля. Одарину здесь нравилось абсолютно все… Кроме отвратительной девки с языком хуже змеиного жала, которая приходилась Моргане дочерью.