Тогда конунг подошел к нему почти вплотную, схватил за плечи, встряхнул и тихо приказал:

— Хочешь ответов на свои вопросы? Посмотри мне в глаза, Адой из рода Гасти! Что ты там видишь?

Хала переглянулся с Лонхатом и оба направились к конунгу, опасаясь того, что градоправитель пустит в ход не только слова, но и сталь. Однако Йорунн удержала обоих.

— Лид знает, что делает. Оставьте.

Несколько минут казалось, что двое людей в центре просто смотрят друг на друга. Но потом Адоя затрясло. Его лицо исказилось замешательством, крайним изумлением, ужасом и, наконец, пониманием. Йорунн вдохнула едва уловимый запах магии, как свежесть после грозы, как холод зимнего утра.

Что Лид позволил Адою увидеть на дне своих глаз, окутанных Тьмой? Битву в Теритаке? Сражение в святилище? А может мост-между-мирами и демонов? Она спросит об этом брата, обязательно спросит, но после, когда рядом не будет столько людей, не готовых понять и принять это.

Адой ослабел, губы его дрожали, ноги подогнулись, он опустился на колени прямо в пыль и закрыл лицо руками, раскачиваясь, словно перебравший браги.

— Посмеешь ли ты еще раз повторить свои обвинения? — холодно спросил Лид. — Ты доверился Талгату, нашему врагу, позволил кочевникам прийти сюда лишь для того, чтобы их руками захватить власть над хольдингами. Где же твоя честь и гордость, верность клятвам и народу, Адой из рода Гасти?

Ответом ему были только всхлипы и дрожащие плечи. Жалкое зрелище, от которого в любое иное время дрогнуло бы даже каменное сердце, но никто не произнес ни слова. Конунг отвернулся и отошел в сторону.

— Эти люди — предатели, — голос Лонхата прозвучал твердо. — Все вы знаете наши законы. Ни градоправитель, ни его помощник не заслуживает милости. Я требую их смерти.

— Как и я, — подал голос Дуараг. На лице его на мгновение промелькнула жалость, но кому, как не человеку, несущему ответ за чужие судьбы, понять, что иногда жалость к одному может стоить жизней многих.

— Смерть, — тяжело обронил Хала.

— Смерть, — тихо откликнулась Йорунн.

— Смерть, смерть изменникам, — эхом неслось со всех сторон.

Яфаг слушал эти слова отрешенно, словно не о его жизни сейчас шла речь. Он сказал то, что должен был, сделал, наконец, верный выбор, от этого на душе стало легче. Он склонил голову, принимая приговор без единого возражения.

— Прости меня, конунг, — вдруг застонал Адой. — Умоляю тебя, дай возможность исправить содеянное…

Он всхлипнул, растеряв всяческое величие и гордость, раздавленный и опозоренный.

Ульф кинул на Йорунн быстрый взгляд, одними глазами показывая: нет, не позволяйте играть вами, предательству не может быть прощения и оправдания. Однако он волновался напрасно, Лид остался непреклонен:

— Даже у малой змеи может оказаться достаточно яда, чтобы принести великое горе. Прими свою судьбу с достоинством.

Адой вдруг рванулся вперед, выхватывая из-под одежды кинжал, и замахнулся, пытаясь достать конунга, но в то же мгновение закричал от нестерпимой боли: меч Лонхата вошел ему в живот по самую рукоять. Вокруг поднялся невообразимый шум, люди схватились за оружие, но необходимости в том не было никакой. Еще мгновение бывший градоправитель дышал, а затем глаза его остекленели, тело безвольной куклой осело вниз и откинулось на спину. Кинжал — ненужный и забытый — вывалился из пальцев и с жалобным звоном окунулся в дорожную пыль.

Яфаг вздрогнул всем телом, наблюдая, как алая кровь напитывает землю. Не отвел взгляда, не закрыл глаза.

Лид повернулся к Киту и что-то тихо сказал ему. Лучник удивленно моргнул, но не посмел ослушаться, коротко поклонился и отошел на два десятка шагов в сторону. Вытянул из колчана стрелу, затем сорвал несколько росших под стеной длинных травинок, обернул ими древко, и, вернувшись, с поклоном передал Лиду.

Конунг принял подношение. Подошел к Яфагу, поднял стрелу над его головой.

— Да будут все, кто пришел сюда, свидетелями моему слову. По закону степи измена карается смертью, лишь кровь смоет бесчестье с того, кто принадлежит роду Хольда. Предатель не может быть одним из нас, а потому властью своей я изгоняю тебя из рода, — Лид легко переломил древко, смял руками травы, бросил себе под ноги. — Ты более не можешь зваться Яфагом, никогда не переступишь порог дома, в котором живет один из нас, не разделишь с нами хлеб и воду. Тебя нет среди живых, тебя не примут мертвые. Тебе нет имени, ты более не один из нас. Прочь отсюда и никогда не возвращайся.

Толпа пораженно притихла.

— Милосерднее было бы убить, — тихо прошептал кто-то. — Без еды, воды, коня и оружия он не выживет в степи.

— Ему сохранили жизнь, — возразили ему так же тихо. — А дальше — все в его руках. Быть может, духи предков пощадят его.

Стража подняла Яфага на ноги. С его плеч сорвали богатый плащ, срезали ворот рубашки, покрытый вышивкой, сняли пояс, тисненный узорами. Ему не позволили оставить ни единого плетеного шнурка с оберегами, ни одного украшения, нашитого на одежду. Все это будет сожжено, отдано духам предков, ведь только им под силу очистить имя рода. А после — развязали руки и вытолкали за ворота, вверяя его жизнь Великой Степи.