– Какие еще неприятности?
– удивился я.

– Не знаю. Потому и спрашиваю.

– Ну, а если я скажу, что тоже не знаю?

– Не поверю.

– О чем же тогда говорить?

– У вас с Рубеном была стычка?..

Все ясно.

– Это было давно,- сказал я.-Может, лет сто назад.

Саркис усмехнулся..Лет сто назад...

– Ей-богу!
– подтвердил я.- Нажаловался?

– Он не жаловался, но люди говорят.

– Кто конкретно?

– На бюро...

Несколько дней тому назад Саркиса выбрали вторым секретарем комитета комсомола.

– Говорили? Да что вам, делать больше нечего? Или уж я такая важная персона?..

– Говорили, что ты очень груб. Что чуть не избил сотрудника...

– Фольклор. Что дальше?

– Я только хотел предупредить тебя.

– Ты уже целиком вошел в роль руководителя! Жаль, что я не расквасил ему физиономию.

– Ты, кажется, именно так и выразился?
– невозмутимо продолжал Саркис.

– Нет, не совсем так.

– Ну разве это дело, Левон-джан? В результате создается напряженная атмосфера и страдает работа. Верно ведь?

– Верно,- вздохнул я.- Но мы что-то разболтались. Где ты живешь? Мне надо на троллейбус. Пешком далеко.

Мы остановились. Но, как назло, троллейбусов не было.

– Смотри, уже почки набухли,- сказал Саркис.- Скоро зацветут.

– Деревья цветут раз в году,- изрек я, но, чувствуя, что сказал глупость, поспешил добавить: - Песня такая есть, слыхал, наверное?

– Слыхал. Пошли, похоже, твой троллейбус сегодня не придет.

– Нет, придет, до, если тебе так хочется пешком, идем.

– Весна вызывает в человеке какую-то грусть,- сказал Саркис.

– У кого как. Один грустит. Другой радуется. Я, например не грущу и не радуюсь. Только жалею, что весна становится, все более привычной. И боюсь, что через несколько лет вовсе перестану замечать ее.

– Странный ты человек, - заключил Саркис.

– Наверное.

– Потому я и npoшy - держись на уровне.

– И каков этот уровень?

– О тебе хорошего мнения. А ты в последнее время дерганый, резкий, не ладишь с людьми. Невольно возникает вопрос: по плечу ли тебе быть старшим научным сотрудником, руководить лабораторией?

– Этот вопрос возникает у тебя?

– Неважно у кого.

– Очень важно. Если он волнует тебя, я, пожалуй, приправлю свою речь еще парой теплых слов.

– Об этом говорила Терзян.

– Джуля?

– Да.

– Вероятно, она и информировала бюро о моей стычке с Рубеном?

Саркис не ответил.

– Тебе известно, что Джуля моя двоюродная сестра?
– спросил я.

Саркис изумленно остановился.

– Пошли,- понимающе улыбнулся я.-Что стал? Где ты живешь?

– Тут близко.

– Я провожу тебя.

– Спасибо.

– Ты славный парень, Саркис. Немного смешной, но очень славный.

Он обиделся: - Смешной?.!

– Да,-кивнул я.-Все тебя волнует, все принимаешь близко к сердцу. Что-то надо и мимо пропускать.

– Не умею.

– Вот потому и немного смешной. По любому поводу выкладываешься на полную катушку. Скажем, лекцию рабочим читаешь, воодушевления у тебя на десятерых. А я, к примеру, абсолютно безразличен...

– Очень плохо. Люди ходят знать, учиться хотят.

– Понимаю. И вовсе это не плохо. Просто как-то... Не получается. Ведь для того чтобы людей чему-то учить, надо иметь на это право.

– Нет, Левон. Если нам все будут подсказывать, что же получится. Вот представь: тебе подсказывают или приказывают, и ты, не размышляя, исполняешь. Но подсказчики-то обыкновенные люди и тоже не семи пядей во лбу...

– Значит?..

– Тебе, наверно, известно, раньше людей сравнивали с винтиками,- сказал Саркис.

– Ну?

– Эти винтики были ничтожной частью громадной машины.

– Да,- сказал я.- Отслужил срок - ставь новый. Есть узлы, которые меняют реже, и есть главный двигатель. Он работает за всех, его заключения не подлежат обсуждению и тому подобное... Знаю.

– Неужели тебе нравится быть винтиком? Ничтожным винтиком?
– Саркис остановился у подъезда какого-то здания.

– Винтиком? Ну уж нет!

– Да, надо, чтобы все думали, чтобы каждый чувствовал себя двигателем. Представляешь, как это было бы здорово!..

– Было бы,- откликнулся я.