делом: мебель была бросовая, и с ней не жалко было расстаться.

Соседи были хорошими людьми, но ведь прошло столько вре-

мени и сколько было пережито. Отдали без разговоров даже

пианино. Мне оно было не нужно – только занимало место.

А вот кровать была необходима, и я ею с удовольствием вос-

пользовался. Несколько недель я провел один, живя на деньги, которые мне давал отец. Вскоре приехала мама, и мы возобно-

вили совместную жизнь.

Город был неузнаваем. Зияющие провалы на месте раз-

рушенных домов, на Невском на одной стороне висели пла-

каты: «Граждане! Эта сторона улицы опасна при обстреле». Все

напоминало о недавно пережитой трагедии, о которой велись

нескончаемые беседы. Люди, их одежда и поведение соответ-

ствовали моменту. Такое состояние продолжалось несколько

лет, пока город и его обитатели хоть немного зализали свои

раны. В те дни, когда я пишу эти строки, по российскому

телевидению показывают многосерийный фильм «Петер-

42

Соломоник А.Б. Как на духу

бург, 1945 – 46 годы» о бандитизме и борьбе с ним доблест-

ных чекистов. В повседневной жизни были иные акценты —

голод и нищета. Нам приходилось иметь дело в первую очередь

с ними: с отсутствием крайне необходимых вещей, добыва-

нием продуктов по карточкам и прочим. Это длилось на про-

тяжении многих лет.

Мама приехала вскоре вслед за мной, она поступила

на прежнюю должность участкового детского врача и стала

трудиться для прокормления нас двоих. Я был освобожден

от работы и записался в десятый выпускной класс средней

школы. Школа была рядом, на Социалистической улице (пом-

ните, я о ней писал). На сей раз это была ленинградская школа

и последний год обучения. Вскоре ввели экзамены на аттестат

зрелости, и я принялся за учебу по-настоящему.

Пора рассказать о моем отношении к армии: в 1944 году

призывали парней моего года рождения. Еще раньше в Моло-

товской области нас собирали на предармейские сборы. Там

нам объясняли про войну и учили стрелять без винтовок и мар-

шировать в строю. Сборы проходили весело, мы были молоды

и беспечны, а командиры наши не особенно старались. Они

все были прошедшими фронт вояками, в большинстве слу-

чаев ранеными, и знали свое дело назубок. Зато я хорошо

выучил строевые песни, мне они ужасно нравились. Раздава-

лась команда «Запевай!» и запевала начинал песню, скажем, о Перепетуе, а мы хором подхватывали припев: «Так, поцелуй

же ты меня, Перепетуя…» и так далее. Впрочем, больше было

песен патриотического содержания, типа «Красноармейцы, Сталин дал приказ…» и тому подобное.

В начале 1944 года меня вызвали в Черновской военкомат.

Там я прошел медосмотр и меня признали негодным к армии

в связи с очень плохим зрением (минус 9 – 9.5 диоптрий

на каждом глазу). Я не очень-то расстроился, но меня послали

на повторный осмотр в Молотов, где подтвердился вердикт

об освобождении меня от армии по близорукости. Я вновь был

подвергнут осмотру, уже обучаясь в 10 классе в Ленинграде. Там

меня окончательно освободили от воинской повинности, ска-

зав: «Иди, учись». Так, не начавшись, закончилась моя военная

карьера, чему я был очень доволен. Война уже кончилась, а про-

4. Возвращение в Ленинград, школа и вуз

43

сто маршировать и ползать на брюхе меня не привлекало. А вот

мой двоюродный брат Гава того же года рождения отслужил

в действующей армии почти год и участвовал в боях за Берлин.

Интересно, что я вновь оказался военнообязанным в воз-

расте 46 лет, когда иммигрировал в Израиль в 1974 году. Тогда

в стране служили до 50 лет, и меня призывали на военную

службу несколько раз до достижения этого возраста. Я дол-

жен был купить военную форму в магазине и появляться в ней

на мобилизационном участке в определенный день, что я

и делал с большим удовольствием. После этого мне давали вин-

товку, которой я не умел пользоваться, и посылали сторожить