— Прости, Лала, — прошептал Дим, — это моя вина… я…

Олайя беспечно махнула рукой.

— Он отличный мальчик. И большая умница.

Димостэнис скривил губы и сел на диван.

— И чем же он такой примечательный?

— Я же сказала, он — травник.

— Завидую.

Она повернулась. Мягко провела ладонями по своим косам, перекидывая их со спины на грудь.

— Мне показалось, что ревнуешь.

Дим отвернулся и прикусил губу, слушая ее тихий смех.

— Он один из лучших учеников сэя Пантерри. Я столько много нового узнала об этой области врачевания. И поняла, какие у меня большие пробелы. Обязательно их восполню, когда появится свободное время, — она налила вскипевшую воду в тонкие высокие кружки. — Представляешь, оказывается, что все травы заменяемые.

— Очень познавательно.

— Правда! Я раньше, когда делала заказ травникам на какие-то мази или лекарства особенно редкие, очень часто слышала, что сейчас нет компонентов и надо ждать. Джерис объяснил мне, что опытный травник-целитель никогда не скажет такого. Что всегда одну траву можно заменить набором других. Главное знать все их свойства и уметь отделять одно от другого. Я обязательно, обязательно этому научусь!

Димостэнис замер.

— Абсолютно любую? Даже ту, которой уже давно нет? Я имею в виду, например, по каким-то причинам исчезла как вид. Вымерла. Или что там еще бывает с растениями?

— Если ты знаешь ее свойства, на что она действовала и как, то — да. Любую, — Олайя хмыкнула, — правда здесь должен быть травник высокого уровня. Как целительство, это должно быть твоей сутью.

— А Бриндан?

Девушка с удивлением посмотрела на него.

— Ты как думаешь, почему род Пантерри считается лучшими в этом деле уже столько аров?

— Мастера, — выдохнул Дим.

Забери их Бездна!

Олайя протянула ему одну из кружек. Он осторожно взял горячий сосуд, слегка прикоснувшись к ее пальцам.

— Скучаю по тебе, — тихо произнес мужчина, не глядя на нее, — каждую мену, каждое мгновение. Все время представляю, что я рядом с тобой. На берегу озера или на спине ярха. Тяжелее всего дома. Мне даже кажется, что я ощущаю твой запах и чувствую тебя.

— Дим, — прошептала Олайя. В ее голосе он явно услышал мольбу и тоску и только сейчас понял, что вся ее беспечность, беззаботная веселость, бравурность — маска. Которую она надела ради него. Поддерживая, скрывая тревогу, страх, горечь вынужденной разлуки.

— Ты самый настоящий ангел, — он поднял на нее глаза.

— Скажи мне, что скоро все закончится и вновь вернется на круги своя. Что я смогу опять видеть тебя каждый день, прятаться в твоих объятиях, чувствовать твои губы на своих.

— Так и будет, златовласка, — Димостэнис ободряюще улыбнулся, — еще чуть-чуть и начнется сезон дождей, а за ним придет Бал Цветов, а за ним храм Зелоса, где наши дороги навсегда соединятся, и мы всю жизнь будем идти рука об руку.

— Ради этого стоит еще немного подождать.

Олайя легко легко, едва касаясь, провела губами по его губам.

— Вот, — она протянула ему маленький шелковый мешочек. — Так тебе легче будет ощущать, что я рядом.

Дим потянул за шнуровку, вытаскивая длинную золотистую прядь.

— Спасибо, — прошептал он, чувствуя, как забилось сердце.

— И еще, — девушка вновь накинула на себя вуаль бравурности, — мне кажется, что кто-то совсем не отдыхает. Вы, когда спали в последний раз, сэй Иланди?

— Зачем тогда вот это? — подстраиваясь под ее тон, он указал на кружку.

Общение с ней придали сил и бодрости, и он решил, что перед тем как идти домой, надо заглянуть в штаб и еще раз поговорить с Клитом. Сон пока можно отложить.

— Кстати, Лала, хочу спросить тебя кое о чем.

— Да?

— В нашу первую встречу, когда ты врачевала меня, почему рана затянулась так легко?

Олайя вздохнула.

— Я сидела с тобой до самых рассветных сэтов. Постоянно направляя твои внутренние потоки по нужному пути, к тому же подпитывала тебя внешней энергией.

Димостэнис тяжело провел рукой по лицу.

— Я непроходимый тупица, Лала.

— Скорее — любимый мужчина.

— Очень надеюсь, что для тебя это не равнозначно.

На этот раз она засмеялась совсем искренне.

— А как ты сделала так, что моя рана стала неощутима для других целителей?

Взгляд, которым одарила его Олайя после этого вопроса, заставил его задуматься о неравнозначности в ее голове двух выше озвученных понятий.

— Никак, милый, — ее тон стал похож больше на тот, каким разговаривают с детьми. — Я не могу такого сделать. Ни один целитель не может. Да и зачем? Это равносильно смерти для врачуемого.