Мысли текли рекой, потоком вливались в мою голову — чужие, неприятные, как скользкие черви, мысли. О том, что отпуск скоро закончится, мелодия сожаления того, что придётся возвращаться домой — в утлый, опостылевший офис. А начальник дурак. Нотка жалости к самой себе прозвучала незаметно — не хотелось вставать, хотелось вытянуться во весь рост, хотелось обернуться лицом к Лексе, обхватить его массивный торс и прижать к себе — как плюшевую игрушку. Мой плюшевый мишка, прямо как в детстве, почему-то вспомнила я. Не было ведь у меня никогда никакого детства, а вот поди ж ты.

Живая, вдруг кольнуло меня. Ты хочешь быть живой, издалека громом звучал вопрос Черныша. Хочу-хочу-хочу, кричала я, как капризный ребенок. Того и гляди он сейчас вынырнет из под кровати, сунет мне под нос бумажку. Желали? Получите и распишитесь!

Ноги плохо слушались — я уже забыла, как неуверенно стояла под взглядом ОНОшницы, как пыталась сжаться, стать ещё меньше чем есть. Я не говорю с куклами. Мне в миг захотелось вскочить, натянуть нагло брошенное на полу белье, впрыгнуть в тугие, как рамки моды, джинсы и бегом бежать к Диане. С куклами, значит, не разговариваешь — а теперь заговоришь? И смотреть — смотреть до самой бесконечности, до второго явления Белого Лиса в её удивленные глаза; видеть, как она выброшенной на берег рыбой разевает рот — и не находит слов.

Банально, сонно отозвалась логика. Банально, глупо, нелепо. Не будет она зенки лупить, хоть живой стань, хоть хвост отрасти. Чего она, полуголых баб за свою жизнь не видела? Нажмёт на кнопочку — и по её приказу явиться черный рыцарь, в очках и при куртке. Что тебе, в прошлый раз сенсоров было мало? В этот раз облепят с ног до головы. Чувство гадливости при одном лишь воспоминании этого тут же отрезвило меня.

Я прошлась, покачиваясь из стороны в сторону. Полумесяц без зазрения совести смотрел на моё обнаженное тело прямо в окно. Пусть его смотрит…

В руки скользнул халат — или ночная рубашка? — чужая память услужливо подсказывало, где что лежит. Инстинкты, отработанные за два добрых десятка лет поддерживали меня и не давали мне завалиться на бок. Равновесие, твердила я самой себе. Равновесие. Добраться до зеркала, включить свет. Как его обычно включали люди? Включить свет — и что дальше? Зеркало. Мне страшно хотелось посмотреть на саму себя.

Хочешь жить? Быть живой? По настоящему, не эта обманка, что была дарована тебе сейчас, не этот жалкий обрубок, а по-настоящему? Чтобы как человек? Черныш спрашивал это у меня, или моё воображение само родило эти вопросы за него? Мне показалось, что я услышала его смешок.

Не хлопнуть дверью. Я отдавала самой себе четкие приказы — и лишь тогда тело неохотливо подчинялось. Не моё тело, чужое — более грузное, тяжелое, неудобное. Нестерпимо чесался правый локоть.

Дверь в комнату нашей с Лексы спальни — нашей? — чуть не выдала меня с потрохами. Мне не хотелось будить весь дом, вообще никого будить не хотелось. Пусть их себе спят. Я с трудом справилась с ручкой, прошипев про себя несколько ругательств — повернуть её получилось не сразу. Руки обладали пальцами — я уже и забыла как в первый раз смотрела на них и не могла справиться с этим ворохом крохотных змей. Казалось, они тоже радовались новой жизни и шевелились без остановки. Разминались, как потом подчеркнула Диана. Она много чего умного говорила потом, но я не запомнила.

Сейчас, кажется, пальцы ловили от меня странные приказы и не знали, что им делать. Но не прошло и минуты, как дверь сдалась. Пальцы стиснулись в кулак — слишком сильно. Не буду же я долбить что есть сил по выключателю? Плечо обожгло болью — слава Белому Лису, всего на мгновенье — кажется, не разглядев во мраке ночи шкаф, я врезалась прямо в его край. Инстинкты подсказали, что следует помассировать ушиб.

Меня качало из стороны в сторону, будто бы пьяную. Нет, не такой расхлябанной я была тогда на столе у Дианы. Сейчас во мне будто бы боролись два естества — моё и чужое. Точнее сказать — её и моё.

Ладонь скользнула по выключателю. Свет неохотно, будто бы тоже только что спал и был вынужден встать с кровати, но включился. На меня в зеркале смотрело взлохмаченное чудовище, щурившееся на собственное отражение.

Не может быть, думалось мне. Не может быть — с сарказмом отзывалась вторая половинка сознания. Монстр из зеркала преображался, портил первое впечатление, обращаясь всего лишь в невыспавшуюся, непричесанную, но симпатичную девушку. Захотелось улыбнуться самой себе.

Мари, догадалась я. Мари, со вздохом подтвердило второе я, словно было не очень довольно зрелищем.

Я — Мари.

***

Закричать, что ли? Так, для виду и успокоения самой себя. Чего кричать-то, поинтересовался здравый смысл? Ну девушка, ну живая, очень даже ничего такая девушка, чего уж там — вполне себе отличная. Причесать, умыть как следует, привести в порядок лицо, нарядить, как куклу в красивое платье и…

Как куклу. Я — кукла. Кусок пластика, разбушевавшаяся фантазия, недомерок, выскочка, просто крохотная искринка. Интересно, а если я прямо сейчас вернусь в комнату, где спит Лекса, я увижу там себя? Сидящей на компьютерном столе, вольготно свесившей вниз ножки, с кукольным, милым личиком? А, может быть, увижу и Трюку — крохотную, по сравнению со мной, лошадку?