— Слабые прозябают, копошатся червями под ногами сильных. Они верят, что их бессилие — хорошее оправдание той яме, в которой они оказались, верят, что рваться выше — незачем, не к чему, что это удел избранных. Это и в самом деле удел избранных — тех, кто решил отринуть слабость.

Я вспомнила, как искоркой тянулась к звезде. Медленно-медленно, крохотные червячки, мириады крохотных червячков, пытающихся добраться до вкусного света. Одновременно братья и одновременно — соперники. Непримиримые, злые, голодные.

Как по твоему, спрашивал Черныш, появляются люди? Крохотный сперматозоид, один из миллиардов, но прорывается вперед. Рвётся к жизни, боится, что не успеет. Что его толкает, как ты думаешь? Будущее счастье, которое он получит при жизни? Машина, дом, интересная работа, любимый спутник жизни? Или страх, что всё это — великие благи, дары Богов, могущество вселенной — вдруг может достаться не ему, а кому-то другому? Скажи мне, маленькая, только без обид, чего сумел добиться твой человек? Чего он достиг в этой жизни? Настрочил пару книжонок с писанным-переписанным тысячи раз сюжетом? Может быть, его девушка, та, что спит с ним по ночам, та, что отбирает его у вас — теперь уже не только по ночам — она и есть тот самый спутник жизни? Тот, кто заслуживает его? Посмотри, посмотри на его жизнь, глянь во все глаза и скажи мне, что ты увидишь? Обветшалую комнатку? Надежду на то, что следующий гонорар будет больше, слабый проблесксчастливой сытой жизни, который дальше, чем кажется? Что есть у твоего человека такого, чего он добился без меня?

— А с тобой, — зло поинтересовалась я, — с тобой он сразу же станет известным и популярным? Стоит тебе только обнять его, как в тот же миг ему снизойдет озарение? Успех свалится на голову? Но ты не прав, не прав тысячу раз, потому что Лекса сумел создать Великую Идею!

Я лишь спустя пару секунд поняла, как глупо звучала моя тирада. Как глупо, как наивно, наигранно и слишком уж пафосно. Хотелось покраснеть, обратиться в помидор и спрятать лицо.

— О! — тут же отозвался Черныш с видом заправского знатока, — Великая Идея! Чудеса образов, искра, копившаяся на протяжении многих лет, сосредоточение таланта! Коснись, испей из этого источника — и в тот же миг обретешь мудрость, познаешь тайны тысячи миров!

Насмешка. Издевательская, хорошенько обработанная ядом, как кинжал убийцы, вонзилась в меня, заставила захлебнуться от негодования. Оно бурлило во мне кипящей водой, норовило излиться в этот мир — яростью, криком, руганью.

Взять силой. Всё в мире можно взять силой. Великая идея — пшик.

Пшик, но от того не менее нужный тебе. Не ты ли проник в святилище? Не ты ли обхватил сие дитя таланта своими щупальцами? Я сыпала вопрос за вопросом, надеясь, что его улыбка — мерзкая ухмылка, сойдет, обратится на нет, что уголки рта вот-вот потянутся вниз. Меня грубо схватили за волосы, задрали голову. Всё, поняла я, сумела таки дотянуться, сумела таки достать, обидеть? Обидеть ли? Сейчас по горлу полоснет острый нож — и тогда я умру. Обмякну в его руках, изойду предсмертными судорогами.

Нож не торопился, нож застрял в ножнах и не желал выходить на улицу, вместо этого холодные пальцы Страха коснулись моих век, раскрывая глазницы. Смотри, зло шептали они, смотри. Тысячи «не ты ли» застряли у меня в глотке.

Смотри, во все глаза смотри и не говори, что не видела. Смотри. И я смотрела. Сплю, спасала я саму себя, свою веру, свой крохотный маленький мирок. Его стены и без того трещали под напором навалившихся вопросов и сомнений, а увиденное стало той самой последней каплей. Стены лопнули, пошли паутиной трещин, разломились на части. Я стояла рядом с маленьким чудом. Идея сияла благородным золотом, играла бликами на солнце, а мои руки — я видела себя со стороны! — тонули внутри. На лице застыла сладкая улыбка идиота, собиралась слюна в уголке губ. Глаза широко раскрыты, глаза видят перед собой тысячи чужих судеб, строки идеального текста, вселенную в буквенном коде и Бога — толстого Бога, что вот-вот подарит им всем жизнь.

Птицы перепрыгивали с ветку на ветку — образы в этом причудливом саде образности? Почему-то в тот же миг вспомнились мыслежуки. Трюка стояла, наблюдая за мной. Так смотрят за мухой под микроскопом, дабы выловить удобный момент — и впрыснуть какую-нибудь дрянь. Колбочка — филигранный пузырёк с неимоверно красивой, резной пробкой явился как по мановению палочки. Зачем тебе, когда-то спрашивала я у Трюки, когда она отрезала крохотные кусочки у отползающей, отступающей тьмы. Нужно, говорила она, закрывая бутыль. Как можно бороться с тем, кого не знаешь? Я изучу, обещала голубая волшебница. Изучу и пойму.

И поняла, наверно. Пузырек завис в воздухе дамокловым мечом над миром. Иссякни сила искры Трюки, померкни хотя бы на секунду — и бутыль разобьется, а в предсмертном стоне посуды послышится отчаянье обреченного мира.

Он рухнул стремительной каплей и разлетелся в дребезги. Острые осколки, один из них порезал шкуру Трюки у правого копыта, она обиженно зашипела. Изголодавшиеся узники, почуяв свободу и запах пищи, ринулись, разрастаясь прямо на ходу. Крохотный страх — всегда страх? И он будет расти, не зная пределов, подтвердила Трюка фразой из далекого прошлого. Предательница Трюка.

— Ты… ты… она… — мой вопрос никак не хотел звучать словами, хотел остаться лишь заскорузлой догадкой, несущественным домыслом, шуткой.

— Нет, — Черныш распластал меня на земле. Повалил на спину, требовательно раздвигая мои ноги, заставляя в очередной раз ощутить собственную наготу и стыд. Шальное касание по животу, что-то теплое ласкает бутон груди. — Конечно же, нет. Она не моя слуга, иначе для чего всё это представление?

Цирк. В многочисленном арсенале слов Лексы нашлось самое подходящее тому, что пришло мне на ум. Актеры — плюшевые игрушки, эмоции и аномалии скалились звериными мордами, норовили напугать, скорчить рожу, оскалить клыки. Сегодня на арене цирка Страх-Черныш и его дрессированные крокодилы на лошади-единороге, спешите видеть! Почему-то ко всему этому хотелось добавить ещё одно слово. Блядский цирк…