Итак, начнем с простейшего. Трюка, на самом деле, не та, за кого себя выдаёт? Как мне это проверить? Почему Крок ни разу не обратил внимания на её странности. И были ли они — эти странности? Старик мирно спал и не желал просыпаться. Мои попытки докричаться до него потерпели фиаско. Ладно, говорила я самой себе, ладненько — вот он проснётся и уж тогда-то…

А что, если поговорить с самой Трюкой? Рассказать ей правду и посмотреть, что она будет делать? Накинется на меня, точно так же, как на несчастного Шурша? С другой стороны — а почему она напала на него? Неужели у неё и в самом деле была причина для этого?

Страх, как бы смешно это не звучало, показывает нам наши страхи, обнажает их перед собой и бесстыдно пользуется. Я вспомнила слова голубой волшебницы и смутилась. Обнажает, пользуется…

Мне захотелось взмолиться Белому Лису — утро, пожалуйста, будь бесконечным! Пусть солнце застрянет навсегда, пусть никто не раскроет глаз, пусть мерный храп станет новой мелодией заснувшего мира, пусть. Только бы не пробуждение — от транса, собственных переживаний, полудрёмы, в которую я вновь начала впадать. Пробуждение подарит только новые вопросы, проблемы, ненависть, жуткую обиду и неудобство. Я была человеком. Я успела побыть им всего лишь одно утро — вчерашнее утро, если верить Чернышу, и от этого становилось только больнее. Весь мир — огромная обида, гигантская претензия, клоака, что бурлит черным раздражением, льющимся мне на голову. А я, подобно желчному нарыву, буду изрыгать его из себя — потоками, ручьями, реками.

Меня передернуло от отвращения. Нет, пусть мир спит. Потому что пробудившись я буду окружена — сомнениями и врагами, друзьями и предательством. Кто есть кто, подскажите же, хоть кто-нибудь! Диана внутри меня с усердием, достойным лучшего применения, молчала. То ли считала мой вопрос незначительным, то ли попросту не знала, что и сказать. Захотелось сплюнуть.

Миру было плевать. Мир не желал обращаться тягучей жвачкой бесконечного дня. Новый день, как вертящееся на языке слово, торопился влиться, стать чьими то победами и поражениями, желал быть любовью, мечтами, злостью, яростью и дурными помыслами. Он пробовал их на вкус. Нежность влюбленных и разочарование уставшего романтика, вдохновение вперемешку с безумием, обратившимися в талант и мизантропию скучающего критика.

Настал новый день.

***

Трюка сегодня не торопилась. Она появилась точно так же, как и всегда. В комнате горел свет — сладкая парочка, уходя из дома, позабыли хлопнуть по выключателю. Не беда, матушка Лексы дома, присмотрит, если что.

Крок не желал помочь мне в разгадке новых тайн, во взгляде старика читалось желание только одного — чтобы я перестала задавать бессмысленные вопросы. Ему не было дело до того, сколько Трюке лет, ему вообще мало до чего было дело. Он держал на своей могучей спине безвольного Шурша, а меня разрывало на части желание поделиться с ним той самой новостью. Рассказать ему о том, что это не Страх сотворил такую мерзость с нашим другом, что предатель — здесь, среди нас, что надо…

И я тогда поняла, что Кроку всё равно. Он не просто спал всё это время, как мне казалось. Несчастный долгожитель отдавал крохи собственных сил Шуршу, тем самым не давая ему погрязнуть в пучинах гибели, как однажды там не утонула я. Это сделал Страх? Допустим. К этому причастна Трюка? Я всё равно ничего не смогу сделать. Ночами, становясь на защиту замка и разминая могучие мышцы, я видела в нём настоящую боевую машину, но никогда не пыталась увидеть заботливого… заботливого друга, который теперь сам находится на грани истощения. Трюка верно рассчитала — Шурш оказался всего лишь разменной монетой. Его не убили — но только лишь ради того, чтобы Крок был всё время занят и не задавал лишних вопросов. Ибо сейчас-то как раз лишние вопросы были нужны ей меньше всего. Но тут появилась я — взбалмошная приблуда, найденыш, который не входил в её планы — и ради этого был устроен концерт для одного зрителя. Оставалось лишь догадываться — тот крик, что я слышала на лестнице, не одна ли из её выходок?

Волшебница пылала возбуждением. Казалось, что всё её тело, до последнего кусочка плюша и ваты, переполняет волнение, которое она не знает, куда выплеснуть. Вышивка глаз, умевшая смотреть с ненавистью, одобрением и ледяным спокойствием, сейчас имела невиданное доселе мной выражение — радость. Был бы у единорожки рот, она, верно, улыбалась бы.

У меня страшно болела голова. Сомнение во мне обратилось в единый ресурс, и его, если подумать, можно было добывать, как в шахтах. Неприкаянная радость в глазах Трюки? Не иначе, как придумала, как прихлопнуть меня и Крока одним махом. Непонятное возбуждение? Сумела где-то раздобыть лишнюю порцию искры и просто светится от силы. О том, как можно добыть «лишнюю порцию искры», я не задумывалась.

Людям просто. У людей мало проблем, у людей есть чудо-таблетки. Закинул пару-другую в рот и…

— Я нашла… — выдохнула из себя, наконец, Трюка. Нашла что, собиралась спроситm я. Собрать воедино всю свою храбрость, смелость, остатки достоинства — и вылить чередой обличающих вопросов. Что ты на них скажешь, голубушка?

Ничего не скажет, потому что я промолчала, а высказала лишь немую заинтересованность к её открытию. Боюсь, понимала я. Смотрю ей в глаза, вижу её радость — беззлобную, искреннюю, светлую, а дрожу, будто передо мной самое страшное чудовище на свете.

Она спросит у меня, как я оказалась в объятиях страха — первым делом, минуя все мои претензии, заставив их умереть в зародыше, а я буду судорожно искать ответ. Буду стыдиться, разве что не краснеть пластиковыми щеками, не найду что сказать, когда она бесстыдно ухмыльнувшись, спросит, как я вдруг оказалась без одежды и что со мной в тот момент вытворял тот, кого я протащила в Лексу на пару с собой. Если она только так сделает, подумала я, наброшусь и…

— Нашла способ избавить нашего писателя и от Страха, и от его заразы — раз и навсегда.