Страх — это… я попыталась высказать своё мнение и запнулась. Я не знала, что говорить. Что я знаю об этом чувстве? Моё волнение за Лексу после того, как машина обратилась чудовищной аномалией — это плохо? Или же хорошо? Или нормально?

Это жизненно, ответил за меня Черныш. Казалось, ещё мгновение и он закурит сигару, утомившись от бестолковой собеседницы. Ты ведь задумывалась над тем, что такое жизнь. Ты искала — в себе и других её признаки, пытаясь понять — если двигаюсь, значит живая? Если чувствую — значит живая? Если боюсь, значит…

Ничего это не значит, угрюмо буркнула я. Человек не кукла, а своевольная марионетка. Можно ли то же самое сказать и про меня? Страх дергаёт за ниточки, давит на клавиши моих слабостей. Там дунет, тут плюнет, сям дернёт, кое-где надавит и нажмёт — и блюдо по имени Линка готово!

Кажется, мой ответ ему не понравился, потому что Черныш умолк, а я рисовала себе картины того, как он кусает собственные губы, в надежде придумать что-нибудь более убедительное.

— Скажи, сколько лет Кроку?

Вопрос заставил меня удивлённо дёрнуться. Какая ему разница, сколько лет старику? Ты и сам прекрасно знаешь, зло огрызнулась я, чувствуя, как он копается в моей памяти. Будто бы я — большой ящик с бумагами, а он ищет нужную. Чувствовал ли Лекса себя когда-нибудь так же, когда я пыталась подобрать подходящее слово?

Сколько лет Кроку? Он помнил Лексу почти с того самого момента, когда сумел осознать себя сам. Два десятка лет? Может быть, чуточку больше.

— Два десятка лет, — отозвался Черныш с усмешкой. — Два десятка лет, а заправляет в вашей маленькой компании пришлая со стороны лошадь? Сбоку-припёка? Трюка, которая знает гораздо больше, чем старик, хотя живёт гораздо меньше — это ли не удивительно?

Я поперхнулась. Я никогда не задавалась таким вопросом и сейчас он прозвучал для меня как гром, среди ясного неба. Не слушай, не слушай его, не слушай — разум кричал на все лады. Слушай меня, слушай, плохого не посоветую, мурлыкал Страх. Мурлыкал прямо на ухо, обжигая горячим шепотом. Цвет сомнения проронил свои семена в моей душе и те начали активно прорастать — вопросами, которые я никогда не осмеливалась озвучить, о которых даже никогда не задумывалась. Трюка стала их главной героиней.

— Такая смелая, такая сильная, такая могущественная, повидавшая на своём веку не одну, наверно, аномалию. Ни один, верно, ужас или уныние познали на своих чутких спинах её гнев — и вдруг не выдерживает боя с аватарой какой-то там захудалой идейки? Не выдерживает, а у тебя получается. Не выдерживает, чтобы через мгновение после того, как ты занесешь клинок над нахальной девчонкой — остановить в самый последний момент. И смертельные раны, заставившие её рухнуть без сил, уже не так смертельны? Она мало того, что стоит, но и тащит тебя на себе? Тащит за собой. Ты, маленькая куколка, всегда была и будешь, да и останешься куклой. Наивной и глупой, которой покажи искорку — и она бросится за ней в пламя костра. Задаваться вопросами — это ведь глупо, правда?

Знает… темневед его побери, он знает обо мне всё — каждую потаенную мою мысль вытащил наружу, чтобы тут же сунуть под микроскоп своего цинизма. Как нечестно — он был беспомощнее котенка, когда я подобрала его. А теперь я в его больших лапах — маленькая и беззащитная. Я не знаю о нём ничего — ни что он задумал, ни того, что будет дальше делать со мной, ни того, для чего я вдруг понадобилась ему? А я нужна ему, нужна и не просто так. Мне вспомнился наш разговор с Аюстой. Боль — язык, на котором говорят аномалии. Боль — единственный аргумент, который им понятен. Боль и сила. Потому-то Черныш взял меня силой, но не для того чтобы убить, а чтобы поговорить.

— Ты хочешь жить? — он вздохнул после столь длинной обвинительной речи. Я поерзала. Хочу ли я по-прежнему жить?

— А что такое жить в твоём понимании, Страх? Существовать рядом с тобой, в коконе твоих нежных, но жестоких объятий? Существовать в симбиозе с тобой, быть для тебя носителем, к которому ты прицепишься, как паразит?

Мне уже виделось, как Страх ввинчивается в меня клещом — маленький такой, настырный жук, прорывает, прогрызает чужую плоть, в надежде добраться до сладкой крови. Лапают черные языки золотой щит великой идеи, пробуют на вкус, слизывают, в надежде прорваться за грань и взять, взять силой.

Взять силой — это, по-твоему, жить?

Он промолчал вместо ответа. Удивлен? Обескуражен моей догадкой? Или с трудом сдерживает смех?

Взять силой, наконец, ответил он. Всё в мире можно взять силой. Прорваться вперед, растолкать других, отшвырнуть от себя соперников и забрать то, что тебе нужно. Идти по головам, смотреть на два шага впереди, попросту не бояться.

Как странно, подумала я. Страх рассуждает о бесстрашии — чего ждать дальше? Храбрость явиться сюда и разразится монологом о трусости?