— Тебя накажут? — интересовался голубой единорог в колдовской шляпе и накидке. Моргаю глазами от удивления, а изнутри растёт — нет, не детский восторг, а радость, будто я увидела старого друга. Так и есть, что-то подсказывает мне изнутри.

Взрослые, наконец, оглянулись. Застыл недонесённый до рта огурец, соскользнул с вилки гриб. Страшно разевались беззубые рты, шамкали, словно выкрикивая ругательства.

Ты не маленькая девочка, говорил единорог. Ты маленькая куколка. Ты Линка.

Зайцу не понравилось. Растопырились могучие лапы, обнажили десяток острейших когтей. Смертельная перчатка, где-то когда-то мы это уже проходили.

Я- Линка, повторила я про себя. Кажется, помогло…

Лестница не собиралась кончаться. Когда мы вошли в многоэтажку, мне казалось, что там всего семь или восемь этажей. Ноги разменяли тринадцатый пролёт, а ступеньки и не собирались заканчиваться. Я старательно вглядывалась в надписи на стенах — порой вычурные и нецензурные, порой — исполненные красивой вязью, аккуратные, замысловатые. Но нигде среди них не попадалось обозначение этажа.

Мне поначалу казалось, что лошадь, умело перебирающая ногами по ступенькам, мерно поднимающаяся ввысь — фантастика, но Трюка усердно доказывала, что нет ничего невозможного.

Молчание угнетало, молчание скорбным хвостом тянулось за нами, а в его чреве рождались вопросы. Они вились надо мной, требовали прямо сейчас разжать сомкнутые губы, прервать бесконечный подъём, спросить…

Мы, наконец, остановились. Трюка, кажется, решила дать нам небольшую передышку. Я остановилась у стены — моя спутница наслаждалась видом из окна. Лениво, словно только что проснулся, пролетал самолёт, оставляя за собой шлейф белого следа. Я уже забыла, когда в последний раз сама смотрела в окно.

Очередная надпись украшала стену — в ней говорилось о свидании в двадцать ноль-ноль. Писавшая, казалось, была непомерно счастлива. Я задумалась, почему именно «писавшая» и не смогла ответить на этот вопрос. Потому что.

— Мы ведь не в Лексе, верно?

Трюка кивнула.

Когда мы высвободились из плена заячьего мешка, хозяин оного хранилища подарков обратился скучным снеговиком — с большущими, снежными усами и черным угольком носа. Успел когда-то подтаять — неизвестно откуда взявшееся солнце нещадно пожирало снег. Свинцовые тучи, на миг выглянувшие из-за крыши соседнего дома сверкнули молнией, погрозили громом, и спрятались обратно. Зима, казалось, получила удар под дых и медленно оправлялось от него. Точнее сказать — представление о идеальной зиме.

Я шмыгнула носом и сделала шаг по направлению туда, где мне в прошлый раз показался край — истинный край земли. Сделай шаг и провалишься в небытие, ухнешь с головой в космос. А ещё говорят, будто бы земля круглая…

По ту сторону виднелся иной остров — не забитый снегом, забитый могучими машинами, блеском стали, вязкостью масла и деталями, деталями, деталями. Они выстраивались в ряд, словно норовя перейти в атаку. Вот-вот обрушатся всей лавиной на недоделанный механизм и, ознаменую победу, окрестят его готовым, обновленным.

Тусклый свет ламп притягивал — подойди к нам поближе, разгляди всё получше, мы же ничего не прячем. Ну? И лишь хваткие объятия искры Трюки, вовремя остановившие меня не дали этого сделать.

Это другой мир, это непривычный мир, это не замок с садами, это… какая-то однобокость.

Замеченная однобокость виделась во всём. В качелях, раскрашенных, не ржавых, готовых прямо сейчас к тому, чтобы принять детские крепкие зады. Выражалась в горящих вывесках соседних домов — ярких, украшенных вязью гирлянд и елочных игрушек. В снеговиках… словно кто-то собрал воедино всё то, что хорошего в зиме и бухнул в единую кучу. А общая картина уже сложилась потом.

— Мы ведь не в Лексе, правда? — повторила я свой вопрос. Трюка вздохнула. Нет, мы не в писателе, говорили её глаза. Взгляд — молчаливый и в то же время красноречивее всяких слов пробирал меня до костей, а я продолжала строить догадки.

Трюка спасла меня. Могла привести сюда и бросить, оставить навсегда в сладком забытьи. Но вытащила из плена мешка, жертвуя собой.

Мир мешка дрогнул на пару с зайцем. Представления о идеальной зиме пошатнулись, когда Трюка явилась передо мной и обновила мои воспоминания. Не маленькая девочка, что не помнит своего имени, а кукла Линка.

Куклы не бывают живыми, говорили глаза сидящих за столом людей. Они менялись прямо на глазах, всё больше теряя человеческий облик. Безликие болванки, картонные люди — и лишь заяц, как представление о истинном празднике Обновления.

Он тебя запутал, кратко потом пояснила Трюка, вдыхая свежий морозный воздух. Запутал, и ты сама бы отдалась ему на съедение. Потому что виновата, тебе так казалось.

Мне так казалось. Маленькой девочкой я ощущала целый океан собственной вины за то, что поленилась выучить стишок. Пускай ест, казалось мне тогда.