Она заберет его, понимала я. Заберет от нас насовсем. Лекса станет добротным мужем, хорошим отцом, домовитым хозяином. Или не станет. Думаешь, так просто любить писателя? Думаешь, так просто делить его с его же собственными идеями, увлечениями, фантазиями? Трюка настырно твердила мне одно и то же, а мне не хотелось верить. Это она-то — жертва? Благородная жрица, что вот-вот возложит на алтарь собственные амбиции и чувства ради… ради чего?

Она любит его, поясняли мне Трюка. По-настоящему, но чуточку — по-своему. Тебе не понять.

Куда уж мне, в самом деле понять? Ведь я же всего лишь кукла.

Они нарожают детей — много-много детей. Лекса, почесывая второй подбородок и брюхо, будет изредка садится за компьютер — как рабочий к станку, и выдавать на гору вселенную в одной книге. Тусклую такую, бесцветную, почти не живую, но прибыльную. Что там говорила мне Диана насчет этого? Мы заставим его писать литературную жвачку — до конца его дней. Великие идеи нужны, вот только пользы от них гораздо меньше, чем вреда.

Великая идея ныне томилась в плену страха. Он грязным насильником елозил по ней своими щупальцами, лапал, обхватывал, стискивая в бесстыдных объятиях, поглощал. Что будет, когда он заберёт её без остатка? Трюка молчала, словно не знала ответ.

Я немного поерзала на том месте, где сидела. Скрипнули шарниры — мне вспомнилось, как когда-то они отзывались болью. Тебе повезло, что у тебя есть такое тело и ты можешь двигаться — говорила Трюка. Мне казалось, что она завидует. Сидеть на самом деле уже давно надоело, хотелось чуточку размяться, да ещё и в абсолютно опустевшей квартире. Спрыгнуть на пол и вспомнить, как правильно ходить? Включить компьютер и почитать последние новости? Аномалия, аномалия, курс валют упал, аномалия, выходит новая компьютерная игра — изо дня в день новости тянулись почти единой вереницей, не спеша сменить друг дружку. Политики спорили, ругались, обливали друг дружку водой и били морды — свои и чужие. Спорили до хрипа — нужна ли служба ОНО, или это всего лишь дармоеды? Мнение людей и политиков менялось — от новости к новости. Час назад депутат призывал ввести военное положение и избавить страну от Общенародного Научного Объединения. Соперники оного слуги народа призывали его сунуть голову в пасть аномалии и избавиться. От чего именно — головы или глупых идей, не уточняли. Наверно, от всего и сразу.

Глаза сами закрывались, норовя утащить меня в мир снов. На задворки мироздания, в искротворный лимб? Мирок для недоделок, не вовремя усмехнулся сарказм, отозвался злой и едкой усмешкой, колоколом ухая в голове. Спать не хотелось, но хотелось уйти — до самого вечера в забытье. Что будет вечером? Два тела вновь сплетутся в едином танце желания. Мы — не нужны, что бы там не говорила Трюка. Так, игрушки, стражники у врат, что должны продержаться до подхода главного орудия. Вот только Мари воссядет верхом на Лексе, бесстыдно отдаваясь наслаждению, вот сверкнет коричневыми сосками на массивной груди — и страх бежит, подавленный и раздавленный…

Уснуть, забыться. Всё пустое, а отдых нужен. Не придет ли Юма, мелькнуло напоследок. Не придет, теплом отзывалось сознание. Спи, баюкал чужой, но ласковый голос. Сплю, покорно отвечала я.

Сплю, так хотелось верить в это. Бескрайняя мгла — словно я вновь оказалась в душном плену пыльного шкафа. Бескрайняя темнота — вязкая, противная, грязная, так и липла к телу, обвивала, словно щупальцами — и тащила, сдавливала, душила. Сплю. Всего лишь сон — дурной, кошмарный. Раскрыть глаза, ущипнуть себя за плечо — или сначала ущипнуть, а потом раскрыть глаза? Проснись, кричал мне рассудок. Проснись и пой, ехидно подсказывал сарказм. Лимб, выворотка, мир наизнанку, черная пустошь, в которую проваливаемся мы, когда собираемся биться на искре.

Я боролась. Лизнув меня, опробовав на вкус, язычки черноты испуганно пятились, ползли прочь. Что ж, хоть чему-то я научилась — силой заставила собственную искру вспыхнуть. Осталось только узнать — что меня ждёт впереди? Очередное приключение по закоулкам сознания писателя? Ещё одна аномалия, вдруг решившая, что Лекса и есть достойный ужин? Страх вконец обнаглел и позвал своих дружков? Юма, целая и невредимая, призраком выплывет из-за ближайшего барханы тьмы? Что?

В воздухе щелкнуло — прямо у самого моего уха. Нехорошо щелкнуло, нахально и очень даже знакомо. Так щелкал мой собственный хлыст — оружие, к которому я успела привыкнуть. Взмахнуть рукой и приказать орудию явиться? Я подавила соблазн. Не стоит сразу бросаться в драку, а что, если это плюшевая игрушка соседской девчонки или хранитель другой звезды? Да и Диана, кажется, обещала связаться со мной, в случае чего. Великая Идея, как никак, нынче под угрозой.

Щелкнуло ещё раз, едва задев волосы, а я резко развернулось. Сердце, несуществующее, но от того не менее бойкое, бешено колотилось в груди, одолеваемое подкатившим к самому горлу страхом. Животным страхом, живым — перед бескрайней неизвестностью. Бескрайняя щерилась клыками тьмы, грозила тысячей и одной неприятностью. Сонмы чудовищ — всяких и разных, уютно укрывшихся среди мглы, поджидали, когда же я собственноручно отдамся им в лапы.

Не отдамся, ей-ей, буду драться до конца, позову, в конце концов, Трюку на помощь. Интересно, а единорожка услышит? Если громко-громко и прямо сейчас…

В горле запершило, а вместо призыва о помощи получился сдавленный писк и, скорее всего, он звучал как крайняя мольба о пощаде. Чужой смех заставил вздрогнуть, словно по моей спине только что прошелся черный шнур хлыста, ожег кожу ударом. Я медленно развернулась, пытаясь узреть нового противника.

— Покажись! — я думала, что мой голос не дрогнет, что во мне ещё остались силы и самоуважение. Права была Юма — жалкая-жалкая куколка, возомнившая себя Бог весть знает кем. С аномалиями сражаешься, на хлысте их крутишь, пластиковая? А если мы тебя саму?