Киваю и, снова взяв его за руку, начинаю говорить. Рассказываю, как мы познакомились. И о том, как Хасан превратился в лягушку. Рассказываю о Мерлонском лесе и о других местах, в которых мы побывали. Я рассказываю о Линн так, словно пытаюсь призвать её сюда, и мне даже кажется, что она рядом, хоть и понимаю умом, что это невозможно. Папа закрывает глаза, словно пытается сбежать из этой комнаты, рисуя в голове леса, чудовищ, благодарных крестьян… Башни, которые не похожи на башни, и волшебников, живущих в них, умных, но мрачных, способных видеть больше, чем мы, простые смертные. И пускай его голове мир не такой, каким его видел я. Мир, о котором я рассказываю, немного ярче, чем настоящий. Я не рассказываю отцу всё-всё. Есть моменты, которые только наши, личные — только между мной, Линн и Хасаном. Мы имеем право изменять детали, когда рассказывает другим. Мы имеем право делать нашу легенду немного иной, чуть более подходящей для рассказа. Про опасности, поджидавшие нас в тёмном лесу, и светлые моменты, в которых было меньше страха и грусти.

Я рассказываю, потому что пока говорю, не думаю, и время летит незаметно, хотя его ход сейчас против нас. Я рассказываю, потому что это притупляет боль. Потому что я вновь ощущаю жару, под которой мы часами ехали на лошадях. Потому что могу прожить каждое слово, каждую эмоцию вновь, даже если они немного надуманы.

Я рассказываю, потому что благодаря этому стены исчезают, и мы оба оказываемся за пределами замка, наслаждаясь свободой.

Я рассказываю ему самую невероятную и самую правдивую историю, что когда-либо происходила в Маравилье. И пока я говорю, папино сердце останавливается.

Я замолкаю, только когда дохожу до финала. Когда мне уже нечего рассказывать, и псевдо-Артмаэль заходит в покои умирающего отца, чтобы рассказать ему, как сильно он его любит, пока тот не покинет этот мир навсегда. Я замолкаю, только когда слова сменяют всхлипы. И тогда, излив боль, я поднимаюсь, поправляю его одежду, вытираю пот с его спокойного лица, наклонюсь и целую в лоб.

Плачу.

ЛИНН

После того, как мы разделились с Артмаэлем, дальнейший наш путь с Хасаном проходит в более спокойном темпе. Сиенна граничит с Дионой, так что уже через неделю после прощания с принцем мы добираемся до городских стен столицы, Тараниса, расположенного на высоком холме, откуда виднеется море, с которым Диона связана больше всех остальных королевств Маравильи. С незапамятных времён Диона была центром военно-морского искусства и рыболовного производства, поэтому нет ничего удивительного в том, что дворец был возведён там, где открывается отличный обзор на главное достояние страны.

Мне удаётся сохранять самообладание, пока в поле зрения не появляется замок — жемчужное великолепие с тонкими изящными башнями, в своей элегантности не сравнимое ни с чем из того, что мы видели ранее — на расстоянии, конечно, расплывчатыми силуэтами вдалеке. Но на этот раз у нас нет иного выбора, кроме как подойти вплотную, потому что сестра Хасана, разумеется, живёт в самом дворце и ждёт нас именно там.

Как же мне это не нравится.

Я никогда не любила общество высокородных, потому что рядом с ними чувствовала себя ничтожеством, пустым местом. Все эти замки и люди с огромным влиянием заставляют меня вспомнить своё место. Рядом с ними голос в моей голове вновь напоминает, что я никто, что я ничего не заслуживаю. На этот раз я стараюсь его подавлять, но всё равно я испытываю дискомфорт, когда Хасан ведёт нас к служебному входу, где перебрасывается парой слов со слугами о том, кто мы и зачем пришли. В конце концов они соглашаются проводить нас к якобы принцессе Иви. Даже слуги не подозревают, какой обман происходит прямо у них под носом. Хотя, возможно, даже если бы и знали, им всё равно.

— Думаю, тебе лучше пойти одному, Хасан, — говорю, когда волшебник разворачивается ко мне. — Мне нечего делать внутри.

Мальчик удивлённо открывает рот.

— Но ты же мне помогала! Оставайся, хотя бы на ночь. Тебе нужно поспать, а моя сестра уж поспособствует, чтобы тебе дали самого быстро коня.

Снова окидываю взглядом дворец — на его внушительные размеры и большие кухни, которые я мельком замечаю, когда заглядываю внутрь. Даже эти помещения больше любого из тех мест, где я жила.

Кроме того, я обещала Артмаэлю приехать как можно скорее. Полагаю, это достаточная причина, чтобы незамедлительно отправиться в Сильфос.

— Артмаэль…

— Ты ничем не поможешь Артмаэлю, если на полпути ты или лошадь свалитесь от усталости, — в этот момент сложно поверить, что он младше нас, как было в других ситуациях. Хмурюсь немного, не зная, чем возразить. — Пожалуйста, подумай хорошенько. К тому же здесь ты сможешь написать ему, и скоро он получит твоё письмо: местные посыльные очень быстрые.

Последний аргумент, конечно, самый весомый. Я же обещала, в конце концов.

Вздыхаю, уступая.

— Ты прав.

Мальчик, кажется, рад своей маленькой победе. Он берёт меня за руку, несколько напряжённую, и сжимает своими пальцами, удивляя меня. Когда я поднимаю на него глаза, то обнаруживаю вместо счастливой мордашки печальную улыбку.

— Я… буду скучать по тебе, Линн.

Нет. Мы ещё не прощаемся. Если я сегодня никуда не уезжаю, то нам пока рано проходить через это. Поэтому уже привычным жестом, от которого я не могу удержаться, взлохмачиваю его волосы.

— Давай без преждевременных прощаний.

Мальчик немного жмётся, но кивает неохотно. Мы молчим несколько минут, пока ждём возвращения слуги. Тот вскоре появляется и просит следовать за ним. Мы так и поступаем. Проходим мимо кухонь и поднимаемся по лестнице для слуг, которая приводит нас к широкому белому коридору. Мой взгляд цепляет потолок, разрисованный цветами постельных тоном, и мне становится любопытно: неужели такие элементы роскоши здесь на каждом шагу? Ну, не считая помещений для слуг. В тех никогда не бывает ничего особенного. У нас, бедняков, никогда не бывает ничего особенного, тогда как аристократия окружает себя удобствами и роскошью.