Удивительно покладисто на следствии повел себя Слава Пекарский. Он при каждом допросе выдавал все новые и новые эпизоды краж, которые они совершали вместе со Шнуром. Чувствовалось, что он раскаивается в своей связи с рецидивистом. Шнур также все признавал, хотя и пытался свалить на Пекарского более важную роль в некоторых эпизодах совершенных преступлений. Я специально не делал между ними очной ставки, хотя при допросе использовал показания каждого, и тем самым разжигал между ними определенную неприязнь.

Однако новые эпизоды затягивали расследование, и мне пришлось продлять срок следствия по куриному делу. Казалось уже достаточно, но Пекарский, желая снять с себя все грехи, вдруг вспоминал, что в одной деревушке километрах в двадцати от Камышина они украли у бабки барана.

Бог ты мой, думал я, еще один баран. Может уже хватит. Так он мне никогда не даст закончить и без того раздутое до двух томов уголовное дело.

– Ну что ж, поедем, показывай, где и у кого.

И мы опять ехали на нашем зеленом газоне через паром в степь от Камышина, в захудалую деревеньку, о которой я бы и никогда не узнал, что она вообще существует на земле. Пекарский попросил остановить машину около домика-развалюхи. Я вошел во двор через воротца, висящие на одной петле без всякого запора. Увидев меня в окно, из дома вышла старая женщина, и остановилась, с удивлением рассматривая меня и машину, стоящую у ворот.

Я заговорил первым, поприветствовал ее и спросил, не украли ли у нее барана прошлой осенью.

– Какого барана? – с явным удивлением спросила старуха.

– Я говорю про вашего барана, которого у вас украли в октябре прошлого года.

– Откуда Вы это знаете? – спросила старуха, все более удивляясь, – Я же никому даже об этом не говорила. Вы боги, что ли?

– Нет, мы не боги, – сказал я. – Я вора Вам привез. Вор оказался честным, и все нам рассказал.

– Да разве ж бывают честные воры? – изумилась старуха.

– Да, бабушка, он очень жалеет, что так с Вами поступил. Веди его сюда, – обратился я к конвойному.

Пекарский подошел к старухе и вежливо поздоровался.

– Рассказывай, – сказал я, – откуда и как вы забирали барана.

Пекарский показал на старый сарайчик, сплетенный из прутьев, который когда-то был обмазан глиной с кизяком, но теперь весь просвечивал.

– Вот отсюда, – сказал Пекарский. – Мы даже не заходили во двор, просто сделали дыру позади сарая.

– Так все и было, – сказала старуха. – Только я все равно не верю в честных воров. Я жизнь прожила, и столько их видела. Особенно в тридцатые и сороковые годы. Бедно народ жил, а они обирали даже самых бедных. Теперь-то я хотя по миру не хожу. Поросенок есть и две овцы остались. Зимой будет из чего носки связать. Картошки вот накопала полтора мешка, свеклы да моркови немного. А молоко и масло мне старой уже и не положено, пусть молодые едят. Думаю, проживу зиму как-нибудь.

Не дождавшись, когда старушка закончит рассказ о своей безбедной жизни, я попросил ее пригласить понятых из соседнего дома, и начал составлять протокол показа, сфотографировав Пекарского, указывающего рукой на сарай, с помощью фотоаппарата «Зоркий-ЗМ». Понятые пожилой мужчина и его супруга молча наблюдали за моими действиями и внимательно осматривали Пекарского. Потом мужчина вдруг сказал:

– Чем в тюрьму сажать, отдайте нам этого парня. Нам до зарезу тракторист нужен. Такая беда – вся молодежь в город ушла. А мы бы воспитали его. Работы много, баловать некогда. Дом бы ему помогли построить, невесту бы нашли хорошую, от которой бы никуда не ушел. Девки у нас пока еще остались, да вот женихов нету. А этот вроде неплохой парень, нечего ему в тюрьме делать. Ну как, правду я говорю? – обратился он к Пекарскому.

Я посмотрел на Пекарского. Он слушал, глядя себе под ноги, как будто что-то искал там в пожухлой от солнца траве. Оперативник отвел его в машину. Зайдя в дом старушки, которая назвалась Зинаидой Гавриловной Чеботарь, я ее допросил, признав потерпевшей, и предложил написать заявление на признание гражданским истцом по делу. К моему удивлению Зинаида Гавриловна наотрез отказалась.

– Не нужно мне ничего от воров, – сказала она. – Я уже и забыла про этого моего барашка, да суд и не вернет мне его. А в суды ездить я не люблю. Ездить туда – только расстройство одно, и денег на это у меня нет. Пенсию нам в деревне совсем дают малую. Видно считают, что земля нас прокормит.

Я смотрел на нее и думал: как невзлюбил крестьян Ленин в начале двадцатых за то, что они возмущались, когда их грабили освобожденные из тюрем и сбежавшие дезертиры с первой мировой, так называемые пролетарии, так и осталось это на десятилетия. Крестьяне наших деревень уже настолько привыкли к своему положению, что и не претендовали на большее.

Толя Шнур получил десять лет усиленного режима. Соня была осуждена на три года лишения свободы. Славе Пекарскому дали четыре года лишения свободы общего режима. Мне хотелось как-то ему помочь, учитывая его поведение на следствии и жалея его одинокую мать. Я знал, что она не сможет ездить к нему на свидания в далекую колонию, и уговорил начальника камышинской тюрьмы оставить ее сына в виде исключения в этой тюрьме при хозяйственной части почти на королевской должности кочегара.

Позже, когда я однажды прибыл в Камышин по другому уголовному делу, узнал, что бывший король на втором году заключения работал уже слесарем, что позже в жизни ему пригодилось. Выйдя на свободу досрочно, Пекарский женился и поступил работать на завод. Это редкий случай, когда лишение свободы пошло молодому парню на пользу.

Село Николаевка Сталинградской области запомнилось мне еще моей ссорой с местной больницей. Хотя ссоры как таковой не было. Какие-то ссоры, и распри были среди работников самой больницы среди врачей и медсестер, а я оказался случайно в эти ссоры вовлеченным по линии прокуратуры. Распри завершились громким профсоюзным собранием, на которое я и был приглашен, не знаю даже в качестве кого, но видимо в роли представителя закона. Конечно, это не входило в мои обязанности следователя, но я согласился присутствовать на этом профсоюзном собрании исключительно для того, чтобы познакомиться с работой больницы и с ее коллективом. Суть в том, что на работу больницы в прокуратуру приходило много жалоб, в том числе на бездушное отношение врачей к больным. Узнав о приглашении меня на собрание больницы, прокурор дал добро.