Так вот, как я уже сказал — Савус у очага, я вас подмываю и кормлю, а сестра Агнешка маму для вас играет. А вы уходите. Хорошо если во сне… Мы пятерых маленьких тогда потеряли. И ты, худой совсем, меня ручкой за палец держишь и так в глаза смотришь…

Я для себя тогда так решил, что если ты уйдешь вслед за Алией, то куда два — туда и третий. А ты… А ты взял и не ушел.

— Но когда же тогда? И кто?

— Савус. Ты уже шел на поправку. Ну, насколько мог идти на поправку полугодовалый ребенок, а я несколько недель не отходил от тебя. Видимо переутомился…

— И?

– Когда я потерял сознание Савус уложил меня рядом с маленьким Лешеком. Ни он, ни я, ни принимали такого решения сознательно. Но в тот день с нас решили снять карантин, и первое что брат Буонис и другие увидел, войдя в барак — это меня, спящего рядом с маленьким мальчиком. С Лешеком.

С той поры все кому надо «знали» кто сын Дознавателя, и технари через своих людей, и сам Лешек, наверное.

А мне оставалось малое — лишь иногда просить доверенных людей не сильно нагружать Лешека, позаботится о Лешеке, поберечь Лешека.

И ни разу не задавали вопрос — почему я так забочусь об этом сначала мальчике, а потом парне. Просто понимающе улыбались.

Вот такая история сынок. Что будет с Лешком — я не знаю. Скорее всего он уже мертв. Но у него остались жена и ребенок. Девочка. Я о них позаботился — они в безопасности и не будут голодать. Так ты умер во второй раз.

Нет. Это не Лешек. Тот был отважен, горяч, храбр. А этот. Не отважен, но осторожен, холоден, молчалив. Тот бы сейчас вскочил, а этот молчит. Думает. Решает. А потом примет РЕШЕНИЕ. На мать похож…Та была из той породы девочек, которые идут не в рай, а туда, куда захотят.

— Святая церковь учит, что каждый человек облает свободой воли выбирать.

— Да, мой мальчик.

— Я не мальчик! Я…

— А еще она говорит, что гордыня страшный грех. Продолжай, мальчик.

— Ты выбрал. Я тоже выбираю. Я остаюсь тут.

— Будь я твоим отцом, я бы тебе запретил, но ты бы все равно не послушался. Что такое свобода воли я прекрасно понимаю. Пошли, я отведу тебя к Савусу. Он тут сейчас командует обороной. Скоро, моими стараниями, тут будет горячо и лишний задохлик, умеющий нажимать на спуск арбалета ему не помашет.

Радость? — Однозначно нет. Облегчение от услышанного? — Однозначно! А еще настороженность.

А вот это правильно, сынок. Не стоит так быстро доверять сказанному, пусть даже и родным отцом.

«Иереимя и дьявол» окончание.

Узкий длинный кирпичный коридор, в котором идут двое — шаркающий и подволакивающий правую ногу старик и молодой парень.

Молодой не доверят старику, не знает всех переходов, а потому пропускает старика вперед. Так безопаснее, и так он привык. В незнакомом месте, с опасными людьми, с чужими людьми, да и со своими — лучше не показывать спину.

Старика это не обижает, но на одном из узких поворотов, там, где темно и не сразу отличишь тело от тени, проводник Иеремии вдруг сбавляет шаг, и, не оборачиваясь, делает шаг назад, словно увидел что-то неожиданное и очень опасное. Его протянутая вперед левая рука указывает в темноту, словно предостерегая молодого от того, что может ринуться на них из тьмы, направляя туда его взгляд.

Любопытство не порок, но платят за него и грешники, и святые. Парень не может рассмотреть, что же остановила его поводыря, куда и на что он призывает его взглянуть, когда локоть дознавателя Ордена без замаха коротко врезается парню в солнечное сплетение.

Следующее что он успевает почувствовать лежа на боку и судорожно пытаясь вздохнуть, как сквозь его зубы протискивается горло металлической фляжки и какая то дурманящая горьковатая жидкость начинает заполнять его рот, пищевод, проскакивая в желудок.

Он приходит себя лежа уже не на каменном полу коридора, а на чем-то мягком и на воздухе. Глаза его были закрыты, но открыть их сил у него не было. Свет, пробивающийся сквозь веки, говорил, что сейчас уже день. А тихий плеск воды подсказал, что он сейчас рядом с рекой или уже в лодке.

А еще было слышно, как где то разговаривают двое. Голоса раздавались совсем рядом, и в то же время откуда то из неизмеримого далека. Один из голосов был ему не знаком, а вот второй принадлежал отцу Домицию.

— Как его здоровее?

— Идет на поправку. Но левая рука еще не слушается.

— Мы будем молиться о его здоровье.

— Как и мы. Его Преподобию передать, что-либо от вас лично?

— Передай, что его секретаря следует сурово наказать, за то, что сует нос туда, куда совать не следовало бы. А еще передай, что исповедоваться можно не только бумаге, но и духовнику.