17

«ХОСПИС»

17

Мария вновь готовилась к дежурству. Она уже меньше боялась. И история с Маврой не казалась ей такой уж душераздирающей. Хотя оказаться на месте Татьяны ей совсем не хотелось.

Мария вспомнила, как, уйдя из обители милосердия, она приехала в подмосковный монастырь на неделю и проработала там почти два года. Плакала поначалу почти каждый день, порывалась уйти. И уходила! Помыкается на вокзале и возвращается обратно. Словно каменная стена не пускала её в большой мир. Ей стало полегче, когда среди монахинь появились друзья: мать Мария, схимонахиня Екатерина, послушница Ольга, смешная, но невероятно добрая! Со схимницей они часто чистили картошку. Схимница была старенькая, насквозь больная и вместе с тем неунывающая, задорная. Когда Мария начинала рыдать, оплакивая свою беспутную жизнь, схимница пеняла ей: «Вот Иоанну на допросе все пальцы раздробили, думаешь, не больно ему было? Человека, написавшего на него донос, на очную ставку привели, а он обнял его, понимал, какая мука ему уготована за грех такой. Другого жалел и прощал! А у тебя? Разве есть, что серьёзное? Придумала, раздула до небес и сидит, воет». А Мария навзрыд: «Ненавижу! Всех их ненавижу!» А схимница: «Будет тебе! Может, человек покаялся давно!»

Мать Митрофания рассказывала, что схимница умирала от рака, почти не могла ходить и передвигалась на ходунках. Но она по благословению съездила в Псково-Печерский монастырь, приложилась к древнему кресту, что в пещерах, и с отцом Иоанном беседовала. Он её потом отмаливал. И поднялась схимонахиня Екатерина. Рак мучил её, но болей таких уже не было. Уже после того, как умерла любимая схимница, узнала Мария, как такой отец Иоанн – тот самый, которого теперь уже все знают, Иоанн Крестьянкин.

Схимнице завидовали – у сестёр тоже свои страсти – как же, не каждого благословляют в схиму. Нередко Екатерину даже корили: «Тебя по возрасту в схиму постригли, не по заслугам». А Екатерина с задорной улыбкой отвечала: «Одного собирались постричь, батюшка приехал, а тот взял, да помер. Потому что Богу не угодно было. Так и я. Не угодно было бы, не постригли бы».

Схимнице Екатерине Мария рассказывала всё. Часто жаловалась на вредную Рафаилу. А Екатерина только посмеивалась: «Смиряет. Радуйся». Однажды Мария не выдержала: «Все пристали со смирением! Не понимаю. Что это такое – смирение?» Весёлая схимница призадумалась, как бы поумнее ответить, а потом выдала: «А это знаешь, я тебе сейчас пну со всей силы ногой под зад, а ты мне ласково и нежно: «Простите!» И Мария как давай хохотать! А схимница: «Вот такая ты мне больше нравишься! Вот так и нужно жить!»

Вспоминая схимонахиню, Мария почти успокоилась, и, появись в это время Мавра, не дрогнула бы. Схимница учила её молитвам, а Мария помнила, какая это сила.

Мария сделала первый обход. Погладила по голове Люду, сходила к деду Фадею, погладила и его. Фадею дали обезболивающего, и он почти отключился, спал. Но, вздрагивая, постанывал иногда. Рак мучил его, не убивал сразу, а постепенно методично съедал его тело и покрывал дымом разум.

Деду Фадею ночью нужно было менять памперс, он совсем не управлял кишечником, но ел охотно и много, и испражнения были обильными и жутко зловонными.

Мария спустилась на первый этаж. Обошла осторожно все комнаты. Осторожно, очень осторожно. Только кто проснётся, сразу выползет в гостиную и будет бродить всю ночь. Не разбудить! Тихо. Очень тихо.

Шлёп-шлёп. Мария замерла. Шаки. Она глянула на огромные дизайнерские часы на стене: половина одиннадцатого. Рано ещё, То есть поздно. Но рано просыпаться.

Щдёп-шлёп.

Двери медленно отворилась. То это? Белая согнутая фигурка. Люция Ивановна!

– Здрасте, моя незабудняя, - шутливо прошептала Мария и улыбнулась.

Она твёрдо решила жить с улыбкой.

Люция прошлёпала ещё несколько шагов и, всплеснув руками, сладко улыбнулась.

– Ой, красивенькая моя! – запричитала Люция и опять непристойно зашевелила языком.

– Я тебе! – погрозила пальцем Мария.

– В туалет! – торжественно произнесла Люция.

Мария, взяв её под ручку, быстро повела к заветному месту. Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп-шлёп.

Уже на горшке Люция решила признаться.

– А знаешь кто? – таинственно прошептала она.

Догадываюсь, - зевнула Мария.

– Я следователь по особо важный делам! – изрекла Люция и огляделась. – Здесь на задании.

Когда Мария мыла ей руки, Люция вновь принялась шептать.

– Здесь нас прослушивают. Зачем такая слежка? Маляву передать куму нельзя. Всё видят, всё слышат. Это бандиты.

– Да уж, - усмехнулась Мария, вытерла её мордашку полотенцем и повела обратно в комнату.

– Сейчас ложимся, глазки закрываем. И спать!

– А если я не проснусь уже?

– Проснёшься! – тихонько засмеялась Мария.

Щлёп-щлёп-шлёп-шлёп-шлёп.

Опять повисла тишина. Стрёкот сверчков. Застонал на втором этаже дед Фадей. Н это во сне, было отчётливо слышно, что во сне. Не надо подниматься, не надо тревожить его; с таким трудом уснул. Пусть полежит в забытьи. Не нужно помнить и мучить себя. Надо спать…

И Мария задремала. Сказывалась усталость. Ведь переодевать не раз таких больших нужно, мыть, кормить, убирать. И комнаты драить не разу, чтоб ни пылинки. Чистота возведена в абсолют. Вымотаешься за день так, что ног под собой не чувствуешь.