– Тогда ты к ним выйди, – граф обернулся к Андреасу. – Реши вопрос.

– Ну уж нет, отец, – запротестовал Андреас. – С чего это я должен за свою беспутную сестру оправдываться? Твоя любимица. Ты ее избаловал. Так что не с меня спрос.

Граф сдвинул брови, хотел было что-то произнести, но только покачал головой. Подумал, покашлял, глянул исподлобья на Марту:

– Ладно. Скажи им иначе: граф приболел, но скоро выйдет. Поняла? Хоть это ты сможешь произнести?

– Это-то смогу, – закивала Марта.

– Пригласи их в голубую гостиную и сделай еще чаю: и для гостей, и для меня… с графом Андреасом.

– Подожди, а для меня-то зачем? – воскликнул Андреас, когда Марта, еще покивав, вышла – зашаркали по коридору мягкие туфли. – Я к Эллиным любовным делам отношения не имею!

– Вместе выйдем и поговорим, – медленно, с хрипотцой проговорил пожилой граф. – Ты ей брат. А мне – сын. Вот вместе и обсудим.

– Хорошо, – помедлив, проговорил Андреас. – Вместе так вместе. Может, к лучшему. А то ты из-за сумасшедшей любви к своей девочке-розочке скажешь что-то не то…

– Вот-вот! – согласился граф, не показав, что обижен. – Я старик уже, и язык у меня заплетается. А тебе дальше жить, с приличными людьми общаться.

Андреас спустился по лестнице первым, граф – позже, вместе со стариной Риком. До того он, как мог, прибрал себя, пригладил деревянной щеткой седоватые, но по-прежнему густые волосы, скинул помятый сюртук. Хотел по привычке позвать Генриора, чтобы тот подсказал, что надеть, но с горечью вспомнил, что его нет в замке. Вздохнув, он достал из шкафа первый попавшийся объемный коричневый жакет, застегнул наглухо и отправился на беседу с герцогом Якобом де Готцем. Они были знакомы с незапамятных времен, учились в одной школе. Правда, никогда близко не дружили. Как же графу не хотелось вести сложные разговоры!

«Но лучше уж сразу расставить все точки…» – с тоской рассудил граф, захлопывая двери в покои.

Герцоги – отец и сын – сидели в маленькой голубой гостиной за круглым поблескивавшим столиком, рядом молчал Андреас – натянутый, как струна. Марта расставила белые фарфоровые чашки с чаем, пристроила хрустальную сахарницу и две вазочки с конфетами и печеньем. Но к угощению никто не притрагивался.

Господа холодным тоном говорили о пустом: о непривычно жаркой для августа погоде («вскоре осень, а на дворе полнокровное лето…»), о финансах («если золото подорожает, акции дворянских предприятий вырастут»), о королевской власти («кто ж его знает, где сейчас наш молодой король; да ведь все понимают, что правят королевством серые кардиналы…»).

Герцоги Готцы были в дальнем родстве с королевской фамилией и очень этим гордились. Особенно отец, герцог Якоб, – он при случае всегда напоминал, что он если и не кум королю, то кто-то в этом роде.

– Добрый вечер! – кашлянув, произнес граф и подумал, что давненько у него не было такого отвратительного вечера.

Все, даже Андреас, поднялись, вежливо поклонились графу, снова чинно уселись за стол. Граф устроился рядом с сыном, напротив незваных визитеров. Молодой Готц бросил неприязненный взгляд на Рика, устроившегося возле ног хозяина, но ничего не сказал.

– Как ваше самочувствие, граф Мишель? – вежливо произнес герцог Якоб. В силу давнего знакомства они обращались друг к другу по именам и даже иной раз говорили «ты», но присутствие сыновей требовало соблюдения этикета. – Граф Андреас сообщил, что вы приболели. Простите великодушно, что явились в неурочный час. Благодарим за то, что вы нашли возможность уделить нам время.

– Дорогой герцог Якоб, я всегда вам рад, – вяло пробормотал, покривив душой, граф. И замолчал. Не скажешь же, как думаешь: «Ну и зачем пожаловал? Говори скорее и уходи вместе с сыном. И без вас тошно».

Но, видимо, эти слова были написаны на его лице, потому что молодой герцог Крис, нервничая, замысловато сплел пальцы (блеснул бриллиант в драгоценном перстне), а его отец поспешно произнес:

– Позвольте, мы перейдем к нашему вопросу.

– Пожалуйста, – развел руками граф. И мысленно приготовился защищать свою дочь. Ведь не убила Элли никого и не ограбила – значит, не преступница. А проступки все совершают. Все ошибаются, нет в мире безгрешных людей.

Но герцогу Якобу было не так просто начать разговор. Он глянул на сына, обвел всех тяжелым взглядом, горько вздохнул, поморщился. Наконец положил на стол белоснежную салфетку с вензелями (он даже не замечал, что мял ее в руках) и медленно проговорил:

– Почтенный граф Мишель… граф Андреас… Мне вовсе не хочется, чтобы сегодняшний инцидент расколол наши давние добрососедские отношения.

– Это верно, герцог Якоб, – тихо и настороженно сказал старый граф. – Я тоже желаю, чтобы все между нами осталось, как прежде.

– Но я ведь не случайно начал издалека, – помолчав, проговорил герцог Якоб, и граф уловил в его голосе нервные нотки. – Вы богатый отец, у вас целое состояние: две дочери и сын.

– Две дочери и два сына, – тихо поправил граф, делая вид, что не замечает раздраженного взгляда Андреаса – тот явно не желал, чтобы затрагивали еще одну болезненную семейную тему. – Наш Бенджамин пропал, но нет сведений, что умер.