Машина тряслась на поворотах, подскакивала на ухабах. Все тягостно молчали. Когда вдали показались золотые огни города, пассажирка, будто очнувшись, проговорила:

– Вот как мне повезло, что я вас встретила! А то шла бы да шла, до самого утра бы шагала. Да и город я не знаю совсем, точно бы там заблудилась. Но вы не думайте, я заплачу за дорогу, деньги-то есть.

– У нас тоже есть, не беспокойтесь, – хмуро отозвалась Милена.

– А про Дена-то моего уж вся деревня гудит, у нас слухи – как мухи… – вдруг печально сказала женщина. – Связался, говорят, с какой-то кралей: то ли княгиней, то ли герцогиней, кто их, богатеек, разберет. Да чушь это! Никогда мой сын к богатству не рвался. Работает он честно, зарабатывает прилично, никакой работы не боится. Ни грязной, ни чистой. Он ведь не только руками, но и мозгами трудится, любую бумагу напишет, любые цифры посчитает… Умный парень, хоть и не ученый! Он ведь всё делает, чтобы мы с сестрицей его ни в чем не нуждались, как сыр в масле катались. Для нас он в лепешку расшибется! Для нас, да еще для невесты своей.

Элли показалось, что огни мелькающих машин ослепили ее. Так больно стало глазам, так тяжело – сердцу, и руки заледенели, будто она опустила их в подтаявший снег.

– Для невесты? – ошеломленно пробормотала Элли. – А у него разве есть невеста?

Милена обернулась к ней, посмотрела выразительно, качнула головой, но ничего не сказала. А Генриор никак не отреагировал – как ехал, так и продолжил ехать.

Женщина пожала плечами – видно, подумала, что юная девушка, тихо кутавшаяся в плед, решила поддержать разговор. Охотно объяснила:

– Конечно, есть. Парню-то по весне двадцать три стукнуло, а с Долли они с малых лет вместе. Детишками были, когда их сосватали. Долли всегда была девочкой хорошей, умницей да скромницей, вот и решили мы с отцом – а чем не невеста? Только что-то со свадьбой затянули. Муж мой так и не дождался женитьбы, лет пять как помер. Я думала, что по осени, когда с урожаем богато, обвенчаются молодые. А оно вот как получилось… – женщина всхлипнула.

– А что же эта невеста с вами в город не пошла? – отозвалась, не оглядываясь, Милена. – Могла бы и навестить жениха-то.

– Да что вы, я сама сказала – не смей, не ходи! – всплеснула руками женщина. – Она ко мне прибежала, плакала, мол, так вот и так… А я ей сказала – дома сиди, сама всё выясню! Она послушная, а дело непростое. Ведь говорят, девчонка какая-то замешана, разобраться надо.

– Послушная, значит, невеста… – проговорила Милена. И больше ничего не сказала.

Дальше ехали молча, только женщина всё вздыхала и утирала глаза кончиком платка. А Элли знобило. Она глотнула кофе, плотнее завернулась в плед, но не согрелась. Бешено кружилась голова. Ее никогда не укачивало в автомобилях, но той ночью тошнота подкатывала к горлу, как липкий засаленный клубок, и пару раз она едва не дотронулась до плеча Генриора: «Остановитесь!» Но выдержала. Докатили до управы.

– Вот здесь арестанты, – глухо сказал Генриор, паркуя автомобиль возле железной двери. – Туда стучитесь.

– Вот спасибо! Спасибо! – забормотала женщина. Она сунулась было в торбу – видно, за кошельком, но Милена, оглянувшись, поспешно мотнула головой:

– Не надо нам ничего.

– Но ведь ее не пустят! – прошептала Элли сестре. – Там такой вредный стражник…

Генриор тяжело вздохнул, вышел из машины. Женщина тоже выбралась, зябко кутаясь в непросохший еще черный плащ. В неярком свете фонаря видно было, что она нестарая, крепкая, только морщина пролегла меж широкими бровями так глубоко, будто прорезали ее бритвой.

– Ладно, делать – так уж до конца! – махнул рукой Генриор и стукнул в железную дверь. Как ни странно, Рабс открыл сразу же, цербера при нем не было. Глянул на Генриора удивленно, сердито. Спросил раздраженно:

– Что, медом намазано? Забыли чего?

– Это мать его. Дайте увидеться, – Генриор кивнул на женщину в черном плаще.

– Да что же такое! Не положено!

– Матери закон позволяет. Так что немедленно впустите и проводите! – несвойственным ему тоном, нахрапистым каким-то, заявил Генриор. По всему было видно, что ему до чертиков надоела эта история, и он в глубине души бранит себя (а скорее всего, и графских девочек, и работу свою, и всю эту мутную жизнь) последними словами – зачем он во всё это ввязался?! Взгляд у Генриора был такой мрачный и решительный, что даже Рабс отшатнулся.

– Да черт вас поймет! – проговорил он, наконец. Глянул на прямого, как столб, Генриора, потом на женщину в платке, сморщился: – А, была не была, пропадать так с музыкой, всё равно уже выговор получу! – Рабс махнул рукой. – Ладно. Заходите давайте, коли уж пришли. Мать же. Матери разок можно. Цербера не боитесь? Он рядом, – и оглянулся на Генриора, на сестёр: – А вы тут были уже, вам, хоть вы и дворяне, второй раз не положено.

– Да нам и не надо, – хмуро заявил Генриор и суховато обратился к женщине: – Жив и здоров ваш парень, не тревожьтесь. Что будет дальше – одним небесам известно, но вы надежды не теряйте. Всего доброго.

– Спасибо вам, дорогие! – женщина, поправив платок, на пороге обернулась, приложила руки к сердцу. – Вот как же повезло вас встретить! Дворяне, говорите, а какие хорошие… А какие… Какие…

Вдруг взгляд женщины переменился, стал растерянным, а потом – странным, стеклянным:

– А вы-то разве тоже к Дену ходили? А зачем? – пробормотала она, вглядываясь в Генриора. – Вы-то сыну моему кем будете? Таких друзей-приятелей у него отродясь не водилось…

Генриор тяжело вздохнул, повторил: