Шофер. Наши поздравления вам. Спокойной ночи. (Уходит.)

Алексей Никонорович. Уффффф!

Алла. Да… а…

Алексей Никонорович. Да… а…

Пауза.

Алла(встает). Давай теперь потанцуем с тобой вдвоем. (Ставит пластинку.) А то там у меня от кавалеров отбоя на было. И потом не объявили ни одного дамского танца, у этих технарей совершенно нет никакого чувства такта. А ты сам меня не приглашал. (Танцуют.) Сделай чуть тише, а то Лада проснется. (Танцуют.) Мне так же приятно танцевать с тобой, как пятнадцать лет тому назад. В ресторане в Омске, помнишь? А еще говорят, что не существует долгой любви. (Целует его.) А ты танцуешь всё танго, старомодное танго пятидесятых годов, кажется, оно, к счастью, снова вошло в моду, но ты его танцевал со мной и в шестидесятых, тогда, в Омске, точно так же: шаг в сторону — два вперед, и представляешь, хотя до тебя я всегда танцевала с лучшими танцорами нашего института, мне за тебя ни чуточки не было стыдно. Ой, как голова закружилась. (Садится в кресло.) Я, кажется, немного перепила…

Алексей Никонорович. И я. В конечном итоге. Если подходить к вопросу принципиально.

Алла. Еще бы! Столько тостов! Пятьдесят человек, и каждый — по тосту. И со всеми надо ведь чокнуться и выпить. Никак на пойму, почему мы не очутились в вытрезвителе! Я же тебя предупреждала. чтобы ты налил воды в водочную бутылку и поставил ее возле себя.

Алексей Никонорович. Я и налил, и поставил, только потом ее кто-то увел…

Алла. Ха-ха… Представляю себе его изумление — налил бокал, хватил — и поперхнулся чистенькой… ха-ха… невинной… ха-ха…

Алексей Никонорович. А я думаю, что к тому времени этот кто-то уже так набрался, что хватанул из нее бокал, поморщился, крякнул, закусил огурчиком, все как полагается, хватанул второй — и свалился под стол, в самом деле и наклюкался. Ха-ха…

Алла. Ха-ха… Я накрою на стол. В конце концов, ведь это больше всего касается нас двоих. Ты что-нибудь будешь пить — коньяк, шампанское, сухое вино, водку?

Алексей Никонорович. А что, есть коньяк? Тогда я коньяк.

Алла. И я. У меня все есть. Я все бутылки со стола успела в сумку составить. Только две «Киндзмараули» официантка не отдала. Прямо вцепилась и говорит — это нам.

Алексей Никонорович. Ну и бог с ними. Надо было все оставить, неудобно из ресторана забирать.

Алла. Ну да, неудобно! Тут десять бутылок — три бутылки водки пшеничной и семь «Киндзмараули», считай, двадцать четыре и двадцать один. Да считай же, ты что, спишь?

Алексей Никонорович. Сорок пять рублей.

Алла. Какие деньги! А ты оставить. Мало мы потратили? Ну за тебя, будь!

Алексей Никонорович. Будь!

Смеются, потом А л л а резко обрывает смех, подходит к коробкам и нетерпеливо пробует разорвать, развязать веревки, потом бегает по комнате, ища что-то.

Алла. Господи, где же ножницы? Ты не видел моих маленьких ножниц?

Алексей Никонорович. Возьми в кухне нож. Да… а… а… а тосты были действительно превосходные. И уж какие молодцы! Всю мою юность вспомнили. Я даже прослезился.

Алла. Да этот нож, как гребенка, веревки не может перерезать! Сколько я уже тебя прошу — возьми ножи наточить на работу.

Алексей Никонорович. А ты возьми с черной ручкой. Он очень острый… Да… а… До самых мелочей все вспомнили, я и сам уже позабыл многое. Коммуна… коробка из-под мармелада, куда мы всю зарплату свою клали… две комнаты на семерых здоровых парней, и я действительно ведь был верховным председателем коммуны. Пять лет так жили. Семь молодых специалистов из Ленинграда. Семь ненаглядных чад, маменькиных сыночков, выживших во время войны, привыкших к пуховым подушкам и домашним пирожкам с повидлом, а тут вдруг Омск, Сибирь, холодрыга, а мы парни хоть куда, орлы, женихи, кальсон не носим, уши меховых шапок на бантик на темечке завязываем, у меня до сих пор уши на пятиградусном даже морозе скулят…

Алла. И синеют. Смотри, это «Спидола».

Алексей Никонорович. Прекрасно. Это второй отдел. Левкин. Он знает, что я мечтал. Гляди-ка, экспортный вариант. Постарались. Ай да Левкин! Ты представляешь, все же действительно так и было — каждую субботу мы собирались, тогда еще один выходной был, садились в кружок и по очереди выходили на его середину, мы разглядывали друг друга, как девушек, с ног до головы, то есть с туфель до шапок, и постановляли, у кого что сильно пообносилось, и общим голосованием выделяли ему сумму, а он уже сам отсчитывал и брал ее из мармеладной коробки и покупал то, что постановила ему купить наша коммуна.

Алла. Очень забавно. И вообще, все, что сегодня рассказывали, очень симпатично. Я, правда, слышала это уже от тебя, но без таких подробностей, не так живо, и потом ты никогда не говорил, что ты был душой этой самой коммуны. А сколько стоит экспортный вариант «Спидолы», ты не знаешь?

Алексей Никонорович. Сто восемьдесят. Ну душой не душой, а ребятки меня слушались, я ведь малость постарше был, а вообще, что там душа, кто там чья душа, и ведь все душа в душу жили. Смешно вспомнить, как мы износ брюк устанавливали, ну, там манжеты — тогда манжеты на брюках носили — пообтрепались — в мелкий ремонт сдать, а вот ты нагнись. Пальцами до носков достать и вертись в таком виде, теперь так и не встанешь (Пробует.), ха-ха, куда тебе! Брюшко не пускает. Сверкает у тебя задница сквозь брюки — лезь в мармеладную коробку, нет — в мелкий ремонт и дожидайся, пока сверкнет.