Пока Стина была занята своей охотой, на девичье крыльцо тихонько поднялась тёмная тень. Окно княжны приоткрылось, из него свесилась простыня, в уголок которой было что-то завязано. Неизвестный внизу развязал узел, вынул содержимое, взамен положил что-то своё, и холст снова втянулся в окно. Ночной посетитель быстрым неровным шагом удалился в сторону казарм.

Захлопнув окно, Краса развязала узелок и с интересом вынула из него то, что Идрис оставил в благодарность за лечебный бальзам. В маленькой берестяной коробочке лежал перстенёк удивительной красоты: выточенная из павлиньего камня**** змейка, свитая в кольцо. Примерив подарок, Краса невольно улыбнулась. Нынче ей удалось поговорить со многими стражами и людьми из обслуги. Расспрашивая их об Идрисе, она выяснила прелюбопытную вещь: все сходились на том, что чужеземный княжич вежлив и нравом тих. Но больше — ничего. Словно не человек, а тень. Из этого Краса сделала вывод, что парень не так уж и прост, много слушает, да мало говорит сам. И это ей понравилось. А ещё — подарок пришёлся ей по душе.

Краса подняла руку, любуясь узором камня и тонкой резьбой. Вдруг взгляд её зацепился за круглое тивердинское зеркальце, лежащее на лавке. Взяв его, Краса шепнула тихонько: «Уся?» Но поверхность волшебного стекла осталась тёмной, подруга не откликнулась на зов. Краса чуть задумалась, хмуро насупив бровь, а потом вдруг зло усмехнулась и с неожиданной силой швырнула зеркало об пол. Осколки брызнули во все стороны, словно искры из-под кочерги.

Примечания:

* Дожинки - праздник окончания жатвы. У лесных тормалов седмица после Дожинок считалась порой, благоприятной для свадеб.** Краса называет Идриса правильным титулом: амираэн - сын амира.*** Калюка - травяная дудка.**** Павлиний камень - малахит.

Хранитель снов

Время — странная вещь: всё кажется, еле течёт, тянется, точно патока с ложки. А чуть хватишься его — уж пролилось невозвратно, как с небес вода. Четыре дня Услада провела на Задворках, а показалось, будто промчались они в один миг.

В первое утро Услада с Венселем проснулись поздно: Маэлево Око уже во всю заглядывало в окно. Со двора раздавались шаги и громкие незнакомые голоса. Услыхав их, Венсель вскочил, натянул одежду и молча вышел за дверь. «Уж не случилось ли что?» — подумала Услада, встревожившись.

Собираться без нянюшки оказалось весьма несподручно: пока косу расчешешь да пока заплетёшь… Выйдя на поварню, Услада застала там одного лишь деда Мироша.

— Где же Венсель? — спросила она удивлённо.

— На торг утянули. У кого-то там кони подрались, молодому жеребчику ногу зашибли. Притащились вот, подай им целителя да подай. Говорю честью: идите отседова, отдыхает человек, а они: зови, и всё тут…

— Но Венсель скоро вернётся? На торг — это ведь совсем недалеко?

Дед Мирош только рукой махнул:

— А… Теперь уж до ночи точно не воротится. Лесной люд хуже сорок: растащили на хвостах по всей округе, что Венсель наш лечит задарма.

— Он не берет за работу платы? Почему?

— А хто ж его знает? Сама возьми да спроси.

Сперва Услада подумала, что дед Мирош сказал так для красного словца, однако скоро стало ясно, что, действительно, поговорить с Венселем может лишь она одна, да и то во сне.

Вечерами Венсель приходил домой позднёшенько и сразу ложился спать, а поутру, ни слова ни с кем не говоря, исчезал по своим делам.

Зато ночью, едва заснув под одним одеялом, Венсель с Усладой просыпались на поляне у зелёного костра, чтобы дождаться там Ико с Аэлиной и тронуться в путь. Куда именно они направляются и зачем, Венсель не говорил, да верно, и сам не знал. Он всегда ждал появления знаков. То это были буквы, вдруг проступившие в рисунке камня или древесной коры, то потянувшийся по тропе через заросли дым от костра, то сухая ветка, словно указатель, упавшая на землю…

За три ночи путники изъездили немало дорог, побывали в странных и дивных местах. И хоть кони их всегда шли неторопливо, Усладе казалось, будто с каждым шагом они незримо переносятся через сотни вёрст. Ни разу ей не удалось угадать, что ждёт у края лесной опушки: голая ли пустошь, коварная топь или луга, заросшие сочной травой. Как-то они даже выехали в привольную степь, где мягкие, длинные колосья волновались на ветру, точно гривы коней. Это было восхитительно красиво. А в другой раз кони вынесли их к берегу моря. На самом краю скалистого обрыва Услада вдохнула солёный ветер, увидала синий простор впереди и испуганно спросила:

— Это Изень?

— Нет, — ответил Венсель совершенно серьёзно, — это Море Забвения.Т

Тогда Услада ещё не поверила ему, решила, что он пошутил.

Добравшись до нужного места, Венсель оставлял Усладу со скакунами, а сам уходил ненадолго. Затем возвращался, и они снова продолжали путь по прекрасным нехоженным местам.

В первую ночь, проезжая через заросли диких яблонь в полном цвету, Услада воскликнула:

— Что за чудо Маэлево! Любовалась бы вечно…

— Не надо так говорить, — поспешно оборвал её Венсель. — В Стране снов сила жизни отзывчива и подвижна, желания слишком легко исполняются. Пообещав остаться здесь, ты можешь просто не проснуться поутру.

— Тогда в настоящей жизни я буду спать и видеть прекрасные сны. Пожалуй, это не так уж плохо…

— Да, но только до тех пор, пока твоя душа помнит дорогу к телу. Когда разрушится эта связь, тело угаснет, а душа заплутает среди грёз и останется всего лишь одним из чьих-то воспоминаний. Не самая завидная доля, если понимать, насколько здесь всё зыбко.

Венсель указал пальцем на цветущую яблоню, сделал несколько резких движений, словно перелистнул страницы невидимой книги, и, подчиняясь ему, белые лепестки опали на землю. Заязи выросли, налились, румяные яблоки заставили ветви согнуться к земле. Услада потянулась было сорвать одно, но Венсель её удержал: