– Здесь нигде ни колодцев, ни источников!
– Киров нагнулся через сиденье и достал из-под брезента кувшин с водой.

– Жаль, что так мало воды осталось, Мироныч, а то бы и бедного ослика напоили, - сказал Теймуров и подал старику кружку.

Старик снял папаху, положил ее на камень. Полой домотканого выгоревшего архалука он медленно и основательно вытер лицо и мокрую седую голову, зажал кружку ладонями, произнося слова молитвы и благодарности аллаху, и отчаянным рывком подставил кружку под кувшин.

Он пил воду большими глотками, и вода клокотала у него в горле. Киров смотрел на старика и, когда тот опорожнил кружку, снова налил ему воды. Горец сделал два глотка и, опустившись на колено, стал из пригоршни поить своего четвероногого друга. Ослик мотал головой, драгоценная вода плескалась на землю.

– Давай, Мехти, поднимем ослика. А то еще лучше - давай снимем с него бурдюки.

Киров и Теймуров развязали бурдюки с нефтью и оттащили их в сторону. Осел поднялся на ноги.

Сергей Миронович взял с камня папаху старика, вылил в нее весь остаток воды из кувшина, потрепал осла за уши и подставил ему под морду папаху, подмигнув пораженному старику.

– Не горюй, отец, до дома теперь доберешься!

Осел осушил папаху.

Киров поднял кувшин с земли.

– Ну вот, отец, все обошлось благополучно. Скоро зной спадет, а там легче будет идти. На всякий случай возьми кувшин. Может, по пути где и наберешь воды. Возьми, возьми, нам в город, тебе он нужней.

Мехти Теймуров поговорил со стариком.

Старик после долгих уговоров взял кувшин.

– Видит аллах, что этот большой начальник является добрым человеком, - сказал он, подойдя и обняв Кирова, и Сергей Миронович, смутившись, тоже обнял старика за плечи.
– Я благодарю вас, друзья, вы спасли меня и бедное животное, вы добрые люди, и все мы братья.
– В глазах старика блеснули слезы.

Бурдюки с нефтью погрузили на ослика. Держа в левой руке кувшин, старик правой взял тяжелый посох, стал низко раскланиваться и благодарить.

Сергей Миронович направился было к машине, но остановился.

– Как, Мехти, звать старика?

– Али-баба, Мироныч.

– Спроси, куда он нефть везет?

Теймуров поговорил со стариком.

– Он говорит, что у них в ауле впервые открылась школа, у него там учатся двадцать его правнуков, он служит сторожем в этой школе. По вечерам заладили в школу ходить и взрослые, и добрые учителя теперь с ними тоже занимаются, учат их наукам. Вечерами нужен свет, и он поехал в город за нефтью, и теперь все односельчане будут ему благодарны. Он говорит еще, что на ишаке, конечно, много нефти не привезешь и погибнешь вот так от жажды; хорошо бы в город поехать на арбе, но арбы ему не дал их господин начальник, председатель сельсовета. Он еще говорит, что председатель сельсовета - большой злодей: лучший дом богатея Мустафа-аги он взял себе, а для школы отвел чуть ли не двор для овец, где детям будет очень холодно зимой.

– А ты, Мехти, спроси название аула... уезда... как величают их господина начальника.
– И Киров достал свою пухлую записную книжку.

Теймуров поговорил со стариком и перевел его ответ.

– Скажи Али-бабе, что ему за нефтью больше не придется ездить на ишаке, а детям заниматься на скотном дворе. И еще скажи, Мехти, пусть впредь о таких вещах не молчат, пусть приезжают в Баку, пусть ко мне заходят.
– Сощурившись, изменившись в лице, Киров положил руку на плечо Теймурова.
– Будь этот господин начальник настоящим коммунистом, какая у него должна быть радость: в ауле впервые открыли школу! Впервые в истории! Я бы на его месте полсотни арб послал за нефтью. Полсотни, Мехти... Киров снял руку с его плеча и подошел к машине.

Теймуров все это толково разъяснил горцу, обещал ему лично заняться этим господином начальником.

Машина тронулась, вскоре она исчезла в облаке пыли, и старик большими шагами пошел за своим ослом.

Через час фордик Кирова показался в пригороде Баку, через Шемахинку выехал на Коммунистическую и повернул в сторону моря.

У здания Азнефти машина остановилась. Теймуров вылез, распрощался с Кировым, и Сергей Миронович поехал дальше.

По Баилову, прижимаясь к стенам одноэтажных домов в поисках тени, в Шихову деревню шли запоздалые паломники: белобородые старцы, женщины в мрачных чадрах, наголо бритые мальчишки. В фаэтоне трусил благочестивый мулла из дальней мечети, в белой чалме, с оранжевой от хны бородкой.

Была ашура, десятый день месяца Маггерама. Правоверные, носящие траур по имаму Усейну, убитому наместником города Куфы Убейдулой Ибн-Заидом, в этот день в Шихове после службы в мечети Биби-Эйбата устраивали шахсей-вахсей - демонстрацию рубки и самоистязания.

На дороге были навалены горы булыжника, щебня, песка, валялись тачки. Каменщики мостили дорогу. Это была знаменитая Баиловская дорога, которую в норд всегда поливали мазутом.

Тигран затормозил машину, чтобы пропустить встречную арбу, - проход был узок, и им бы не разъехаться. Из арбы доносились плач и причитания...

Когда арба поравнялась с автомашиной, Киров спросил аробщика:

– Что случилось? Почему плачут?

Седовласый аробщик придержал коня.

Из арбы доносился глухой стон. Кто-то в ней лежал умирающий или раненый, и над ним на коленях стояли женщина в черной заплатанной чадре и испуганная девочка с размазанными по лицу слезами. При виде чужих людей женщина и девочка запричитали еще сильней. Тигран сразу же узнал девочку по ее красному с белыми горошинами платьицу: неделю назад он сам своими руками из азнефтинского склада по записке Сергея Мироновича получил десять метров сатина и повез его тартальщику Зейналу, который, как передали рабочие Кирову, жил в крайней бедности.