В Ясной Поляне я провел первые месяцы и годы своей жизни. Там я гулял вместе с родственниками, взрослел, игрался. Особенным днем мог считаться мой первый день рождения, когда мне дали огромный трехуровневый торт с надписью: "Виталику 1 год!", и который съесть мне было не по силам, да и взрослому тоже. Ложку я только учился держать правильно, а потому ничего не оставалось, кроме как поедать сладкое угощение своими маленькими руками. Сколько именно я там прожил, сказать трудно, но первые два года точно. Известно, что после Ясной Поляны я и остальные родственники жили уже в более крупном поселке, я бы даже сказал, небольшом городке – Курагино. Находился он Красноярском Крае – соседней с Хакасией территории Российской Федерации, которая превышала по своим размерам несколько европейских государств вместе взятых. Разделяло старое и новое места расстояние в три сотни километров. Хотя я с родственниками покинул Ясную Поляну тогда, когда мне было всего несколько лет, в две тысячи пятом году мы уже точно там не жили, о чем говорила отметка в паспорте о месте регистрации. Оттуда уезжали и другие люди, перебираясь в Бискамжу или Курагино, ведь в феврале две тысячи второго года работы на строительстве дополнительного пути тоннеля закончились, и нужда в поселке отпала. Его следовало разобрать, и потому на месте домов часто оказывались либо руины, либо вообще пустая земля, на которой уже почти ничего не напоминало о некогда стоявшем там строении. Часть оставшегося бруса из домов Ясной Поляны использовали для новых зданий в Бискамже, которые в дальнейшем стояли еще десятилетия, а прочие доски рабочие не жалели и швыряли в огромные кучи, по всей видимости, для утилизации. Не уехали и продолжили там жить, может быть, чуть больше десятка человек, став использовать несколько оставшихся домов в качестве дач. Наш дом еще в сентябре две тысячи седьмого года оставался на месте, но и он в конечном счете подвергся разборке. Несмотря на то, что поселок документально оставался числиться как населенный пункт, проще сказать, что Ясная Поляна со временем исчезла, и спустя совсем небольшое время ничего, кроме травяного поля и выросших на нем деревьев на месте моего детства, к сожалению, не осталось. Карты показывали только примерное положение улиц поселения, да и то без названий. Разве что панорама окружающих холмов, покрытых лесом, почти оставалась прежней. В Курагино мы переехали, так как тоннельный отряд, в котором Петр Семенов являлся главным инженером, а позднее и его директором, работал над строительством очередного тоннеля, но о новом месте жительства я знал крайне мало. Мы жили на улице генерала Лебедя, но опять же остались лишь фотографии и видеозаписи, а сам я ничего не помнил. Этих свидетельств оказалось куда меньше, и потому вспомнить о доме в Курагино и всем поселении практически нечего, тем более учитывая, что дом находился на самом краю поселка. То немногое, что я четко помнил из тех мест, так это позывные сигналы радио "Маяк" и прогулки по уличным окраинам поселения, где очень часто проезжал небольшой четырехколесный рыжий экскаватор с ковшом впереди. Время от времени компанию мне составлял Александр – рыжеволосый мальчишка, который жил по соседству. Мы недурно проводили время вместе – мы любили кататься на наших велосипедах, еще поддерживаемые дополнительными колесами сзади, играть в конструктор и резвиться в небольшом надувном бассейне. Вроде как мы даже единожды виделись уже после того, как я уехал оттуда, но его дальнейшей судьбы мне узнать уже никак не позволялось. Играл я и самостоятельно с большим черно-рыжим пластмассовым грузовиком, с тем же конструктором, строя башни выше меня самого, лазая по забору и бегая во дворе. Петр и Антон Семеновы занимались строительством деревянного гаража недалеко от нашего десятого дома, поскольку красной машине Петра Семенова марки Honda и белой машине Антона Семенова компании Toyota требовалось укромное место взамен постоянно стелимого между домом и забором синего брезента, укрывавшего автомобили от солнечного тепла. Дом в Курагино оказался схож по задумке с прошлым, также представляя собой одноэтажное двухквартирное строение. Деревянный фасад первого этажа, в отличие от чердака, прятался какими-то бледно-белыми панелями. Перед входом располагалась большая песчаная площадка. Забор состоял из тонких деревянных серых палок. Таких же домов рядом находилось еще несколько штук, но наш отличался наличием огромной спутниковой тарелки, размером с окно, установленной не на крыше, а на стене первого этажа около крыльца. У меня самого же в то время волосы были намного светлее, чем кожа, причем настолько, что в сравнении они казались чуть ли не белыми. В сочетании с голубыми глазами, которые я сам считал серыми, я в виденье родственников казался ангелочком, бегающим по земле. Я уже уверенно резвился по дому, носился туда-сюда, как мог помогал по хозяйству. Там я и встретил свое трехлетие, запечатленное на фотографии, где я, сидя за столом в освещении трех горящих свечей, ел пельмени на кухне, где на фоне, что довольно странно, висел портрет президента Российской Федерации. С какой целью он там висел я и представить не мог – видимо, под пристальным вниманием главы государства еда казалась вкуснее, ну или под его взором просто лучше жилось.

Хотя Курагино и считалось местом довольно неплохим, оно также могло относиться к глубинке, ведь это тоже был поселок городского типа, пускай и больший по размерам и населению. Курагино не стало местом моего длительного, и тем более постоянного проживания. Мне уже шел четвертый год, и мы, покинув его, вновь переехали, но на этот раз не в очередной поселок, явно связанный с работой Петра Семенова, а в очень большой, ранее неизвестный мне город – Красноярск.

Красноярск оказался невероятно красив. Так, почти на весь город виднелась башенка с красной крышей и большим золотым куполом на вершине холма, известная как православная часовня Параскевы Пятницы, которая являлась одним из самых узнаваемых символов Красноярска, и потому имела свое изображение на десятирублевой купюре. Рядом с ней еще находилась гаубица, которая холостым, но громким выстрелом, ежедневно сообщала о наступлении полудня. На том же холме имелась и большая надпись "Россия", которую каждый год в своеобразный день независимости Российской Федерации обновляли путем добавления новых мраморных камней, раскрашенных в цвета флага государства. Лично для меня больший интерес вызывал Красноярский Биг-Бен – небольшая часовая башня с четырьмя черно-белыми циферблатами прямо на здании администрации города, которые подсвечивались по ночам и реально издавали звук боя каждый час. Вдоль улиц бросались в глаза дома разных исторических эпох. Это старинные дома, оставшиеся со времен Российской Империи, представлявшие собой небольшие деревянные, а иногда кирпичные, здания с разнообразными вырезанными по дереву узорами на окнах, ставнях и балясинах, с сандриками и фронтонами. Многие из них сохранились благодаря тому, что являлись объектами исторического наследия. Часть продолжала выполнять прямое назначение, как это делала одна из аптек, которая сохранила в себе все убранство по типу деревянных прилавков и старинных часов, каким оно было столетие назад, и даже сумела оставить до моих дней большие деревянные двери с узорами на входе. Соседствовали со старыми зданиями строения советской эпохи. Довольно строгие формы и огромные каменные гранитные колонны придавали монументальности и чувства нерушимости, а пилястры, балконы с балюстрадами и фризы с элементами советской символики, чаще всего представляя собой звезды с серпом и молотом, дополнительно украшали архитектурное убранство их фасадов. В основном административные и важные по своему значению сооружения, по типу правительства Красноярского края, управления гражданской авиации и Краевой библиотеки имели подобный вид. На многих улицах росли деревья, светили фонари, работали фонтаны, главные из которых, еще называемые музыкальными, светясь разным светом, находились на площади перед Государственным театром оперы и балета.

Конечно, это совсем не значило, что в этом городе не имелись свои изъяны. Хотя местами было красиво, в менее исторических районах, то есть в жилых или отдаленных областях города, все оказалось не так радужно. Районами выстраивались большие длинные, часто повторяющиеся девятиэтажные панельные дома серых и белых цветов с различными портящими внешний вид балконами – одни были открыты и чисты, другие застеклены в пластиковые или деревянные почерневшие от времени рамы и завалены всяким бытовым хламом и старой одеждой. Рядом с ними соседствовали кирпичные пятиэтажки, между которыми, казалось, ходить страшно, ведь уличное освещение там часто отсутствовало, а грязь и мусор наоборот пребывали в изобилии. Первые этажи порой не радовали глаз, поскольку их стены часто портились плохими символами и испачканы дурно пахнущей грязью. На улицах в большом количестве валялись на земле бутылки, упаковки от всяких чипсов и прочие мусорные порванные пакеты, а также бычки от сигарет. Реже удавалось найти и небольшие пустые шприцы, брошенные наркоманами прямо во дворе, иногда в нескольких метрах от детских площадок. Заброшенные здания часто портили вид любой панорамы, самое главное из которых, пускай и в некоторой степени поддерживаемое, располагалось в центре города – это огромный серо-коричневый небоскреб высотой в сто метров, простаивавший десятилетия и все никак не получавший какого-либо функционала. Многие дороги могли быть разбиты, иметь ямы и ухабы, быть без какого-либо подобия асфальтного покрытия. Набережная города представляла собой вытянутую вдоль берега реки Енисей заасфальтированную неровную полосу с бетонными блоками и лестницами к причалам с несколькими проржавевшими кораблями, а рядом с ними на берегу мелкие кафе с пластмассовыми стульями и зонтами, продававшие пиво с подобием шашлыка и надоедавшие окружающим людям своей громкой музыкой.

Нашим новым пристанищем стал большой девятиэтажный дом на Свободном проспекте, порой ошибочно записываемый как проспект Свободы. Панельное серо-желтое здание тысяча девятьсот девяносто седьмого года постройки с кирпичным углом, где находился единственный в округе продуктовый магазин, располагался вдали от шумных дорог, и, что удивительно, даже далеко от самого проспекта. На его четвертом этаже второго подъезда находилась наша квартира. Ее Петр Семенов купил еще до моего рождения за четверть миллиона рублей, но как жилье не использовал – жить в квартире ему не нравилось. Красноярск не являлся подходящим городом для его жизни, да и сам дом был не особо качественным, раз в некоторых местах изгиб бетонных плит на пролетах достигал нескольких сантиметров. Несмотря на это, трехкомнатная квартира являлась вполне вместительной, а главное уже обустроенной и подходящей для жилья. В ней находились две спальни, гостиная, кухня, ванная с туалетом, и небольшая кладовка. Общий интерьер квартиры направлялся на желтые, рыжие и коричневые цвета. На стенах были поклеены бежевые обои с вертикальными белыми полосами с цветочным орнаментом, а свет давали небольшие обыкновенные лампочки и люстра в гостиной. Я не совсем отчетливо помнил какой интерьер имелся там изначально, но отлично помнил большой черный диван в гостиной, стоявший в гостиной в первый день моего пребывания там. Интерьер менялся множество раз, и описать какой-то конкретный почти не представлялось возможным.

В более-менее точных деталях можно описать мою комнату, так как в ней я провел большее время, и потому запомнил ее лучше всего. Она имела площадь чуть менее двенадцати квадратных метров. У меня были небольшие зеленые шторы, стены также, как и во всей квартире бежево-белые, а пол из желтого линолеума с рисунком древесины. Дверь белого, а позднее бирюзового цвета, украшалась мною различными наклейками от йогуртов, творожных сырков и прочих сладостей, которыми тогда сильно баловали меня и других детей. Окно, под которым находилась батарея отопления, оставалось белым, и по всей видимости изготовлено из дерева, как и подоконник, на котором в горшках находились растения. Белый лак, которым покрывалась древесина, все портил, так как со временем он трескался и рассылался. На полу имелся большой зелено-коричневый ковер с орнаментом, позднее замененный простым ворсовым синего цвета. Слева от моей двери находился компьютерный стол типичного рыжеватого цвета с текстурой древесины, рядом с которым какое-то время стоял большой толстый черный телевизор, потом убранный за ненадобностью. На самом столе помимо нескольких полок со всякими дисками, альбомами и иными вещами, имелся небольшой компьютер, системный блок которого находился внизу, почти на полу, а на небольшой подставке на столе небольшой тонкий монитор с клавиатурой и мышью. Справа же находился схожий по материалу и цвету со столом шкаф с двумя выдвижными голубыми ящиками и двумя дверцами, в котором я хранил свою одежду, и большая двухуровневая кровать. Я спал на верхнем уровне, так как на нижнем кровать отсутствовала, и вместо нее внизу располагался небольшой рыжий выдвижной диван без подлокотников, который в случае чего становился вторым спальным местом. Иногда я спал наверху, иногда внизу на диване – как вздумается. Позднее диван вывезли, кровать разобрали, превратив ее в обычную. Также справа находился и небольшой сине-белый турник с канатом. Не то, что бы я подтягивался на этой конструкции или карабкался по канату, но любил лазить на ней и отдыхать.

Что касается других комнат, то та, что находилась напротив моей, служила помещением с серым компьютерным столом и темно-бежевой слегка зеленоватой тумбой с серым телевизором, рядом с которым находился темный шкаф с одеждой и большой стеллаж с видеокассетами и прочими мелкими вещами. Там же на темно-серой тумбочке красовался небольшой сферический аквариум с подсветкой, в котором плавали оранжевые и серые рыбки и который я по глупости разбил, когда крутил на пальце привязанный на нить игрушечный металлический медальон, который вылетел из руки и пролетел насквозь, тем самым затопив всю эту комнату. Рядом находился еще один коричнево-рыжий диван, в отличие от моего уже имевший мягкие подлокотники. Диван имел рисунок в виде неровных темно-красных и темно-синих прямоугольников с линиями. На стенах были похожие бежевые обои, как у меня, но с иным узором и состоявшие из двух частей – нижней половины с более плотным, почти золотистым рисунком заостренных листьев, и второй половины с редкими и менее выделяющимися по цвету такими-же листьями. Пол был коричневым, а потолок закрыт пенопластовыми квадратами с симметричным, но рельефным хаотичным рисунком. Эта комната оставалась лишней, и потому много времени там особо никто не проводил. Обе эти комнаты находились в непосредственной близости к разделенным и вполне обычным туалету и ванной, не отличающимся какими-то излишками в декоре. Туалет выглядел как небольшая комната с рыжими от всякой ржавчины и грязи трубами. Ванная комната же имела чугунную ванну и небольшую раковину со следами налета. Удивительно, но две комнаты, туалет и ванная выходили в один коридор с темным все таким-же полом из линолеума. На углах и стенах между дверьми были поклеены обои с кирпичной текстурой и изображением пальмовых листьев, а рядом декоративные функции выполняла небольшая подставка с искусственными подсолнухами, колосьями пшеницы и другими растениями. Большое пространство справа от входной двери занимал огромный коричневый шкаф, расположение которого не отличалось удобством. Он представлял собой две секции с перилами для вешалок уличных вещей и комод, стоящий посередине, над которым висело зеркало. Также на нем лежали разного рода безделушки. Третья комната, в прошлом являлась гостиной и спальней родителей. Там в углу стоял небольшой стол с зеркалом, кремами, тушью, карандашами для ресниц, губными помадами и прочими дамскими штучками. Рядом находился еще один бежевый комод с четырьмя выдвижными ящиками и тот самый черный телевизор из моей комнаты, позднее замененный на другой, на этот раз уже современный – более больший и тонкий, воспроизводивший фильмы с помощью дисков, а не кассет. В другом углу находился небольшой бежевый шкаф с вещами, и двуспальная кровать такого же цвета, постоянно накрытая синим покрывалом из жесткой, но блестящей ткани, равно, как и подушки. Освещала эту комнату люстра из трех ламп, обрамленных стеклянными матовыми цилиндрами, и несколькими свисающими синими кристаллами из прозрачного органического стекла или пластика. Бежевый линолеумный пол имел чуть иной квадратный узор, нежели в других комнатах, имитирующий доски. Кухня – место, которое я помнил хуже всего, но в памяти осталось то, что помимо маломестного высокого холодильника, была у нее одна отличительная черта. Это очередной пол, покрытый линолеумом и представлявший собой голубовато-белый геометрический рисунок с черными обрамленными квадратами. Зеленая дверь на кухню, ровно, как и моя дверь, также обклеивалась различными наклейками, но в том-же дверном проеме свисали декоративные искусственные листья. А кладовка – ну, это была душная тесная заваленная хламом комнатушка с уже известным темным полом и одной не вполне яркой лампочкой.

Больше всего мне нравился вид из окна моей маленькой комнаты: вдали виднелась большая Дрокинская гора в семи километрах от дома, а поблизости проезжающие на соседней Лесопарковой улице автомобили. Под моими окнами находилась парковка, которая мало того, что состояла из грунта и песка, так еще и без ограждений, отчего машины после дождя могли скатиться по грязи и глине на стоящие внизу недостроенные гаражи с торчащими железными прутьями. Рядом находились проржавевшие и сильно поломанные бледно-голубые почтовые ящики. Одни имели согнутую незакрывающуюся дверцу, другие напротив без нее, но наш ящик оставался одним из немногих целых. Они не закрывались на замок, и выглядели так, будто сделаны из первых попавшихся на свалке металлических листов, на которые нанесли краску и номер квартиры. В них часто помещали еженедельник "Шанс", который я с радостью забирал и что-то в нем читал. Подъезд не отличался сверкающей чистотой. Иногда там пахло так, будто мусор не вывозили неделями. Синеватая краска на стенах давно потрескалась, а на дверях висели объявления и то, что от них оставалось – всякие обрывки бумаги и старый клей. Детская площадка во дворе дома была скудной: поломанные крепежи качелей без самих качелей, что очень странно, еще несколько старых лавок и карусель из трех сваренных друг с другом труб. Благо, хоть дорожки укладывались из толстой плитки, неподалеку от которой находилась совсем небольшая асфальтовая площадка, где детвора играла в классики или мелом создавала рисунки. Рядом с площадкой находились гаражи – несколько длинных многоуровневых рядов с коробками из кирпича, закрываемыми на страшные пронумерованные желто-бурые двери. У нас такой был, и он имел двадцатый номер. Внутри он выглядел как обычный гараж, разве что без специального углубления. Из-за того, что эти помещения для автомобилей находились на разных уровнях, поскольку построили их на склоне, один из таких рядов располагался почти на одной высоте с детской площадкой, отчего удавалось с легкостью залезть на крыши этих самых гаражей, покрытых черным резиновым материалом. Там удавалось бегать и резвиться сколько влезет, что нельзя назвать безопасным делом, ведь еще на крыше находились трубы для вентиляции, да и зимой из-за скольжения на льду никто бы не спас от падения вниз. Между гаражами ребятня любила играть в баскетбол, благо для этого имелось одно кольцо, пускай и без необходимой для игры сетки, а также рисовать уличные настенные граффити. Из-за очень ярких красок и разного рода закорючек и кривизны прочитать начертанные надписи удавалось с большим трудом.