Отдельно упомяну, что во дворе произошла одна не совсем хорошая история. В один пасмурный день я с родственниками вышел во двор. Я очень любил подкидывать камешки, лежащие на земле в небо и смотреть куда они отскочат. И вот в один из таких случаев камешек прилетел прямо в голову гуляющему рядом подростку. Разумеется, он испытывал боль. Как я помнил, тогда подошел его друг и они оба ушли с площадки, а меня сразу окружила родня и, приругивая, увела со двора. Но позднее мне рассказали другую версию. Согласно ей, я подошел к нему и попросил прощения, однако тот подросток не принял извинения за мою детскую шалость, и ударил в ответ. За меня вступился кто-то из родственников, желая буквально порвать его за то, что тот посмел замахнуться на ребенка, но пацана успел увести его друг. В результате, он получил травму в виде легкого сотрясения мозга. Сложно сказать, что я испытывал в тот момент, кроме, наверное, типичного детского стыда за такой поступок. Меня поводили по отделениям милиции, где я подвергся вопросам тетеньки в синем костюме с погонами. Но эта ситуация никак не сказалась на мне, ибо ни на какой учет или что-то подобное меня не поставили. Это была детская шалость.

Шалостью было и то, как я кричал: «Я вас всех взорву!» в здании детской поликлиники. Произносил я подобные высказывания, противляясь действиям врачей. Терпеть пугающие обследования, а особенно прививки и момент введения иголки шприца вызывали недовольный вопль и слезы. Из-за таких выкриков вполне могло показаться, что в здании вооруженные люди, и стоит вызвать отряд милиции особого назначения, но врачи с пониманием относились к этому, ссылаясь на мое бурной проявление фантазии. А предшествовало этому томительное ожидание своей очереди на прием среди множества других людей. Когда бы я и Лариса Набатова не приехали, а люди уже толпились у двери так нужного им медицинского сотрудника. Кто-то сидел на небольших деревянных стульчиках около стен, а кто-то бродил по бетонно-мраморному полу от входа до большого куста в конце коридора, и обратно. Ждать приходилось около часа, чтобы буквально поставить одну печать или забрать маленький листочек с результами обследования, необходимыми для школы. Порой длительное время тратилось и в регистратуре, где хранились все основные записи и папки, которые циркулировали между врачами. Та самая желтая медицинская карта ребенка находилась именно здесь. Проблема заключались в поиске таковой или заполнении каких-то записей той сотрудницей что сидела и выдавала все бумаги. Документами занималась Лариса Набатова, а в это время я разглядывал на стенах стенды и плакаты с различной информацией, в том числе те, где изображались фотографии развития человеческого эмбриона, и хотя я вообще не понимал что это такое, разглядывал я эти картинки с завораживающим интересом.

Единственным моим сверстником, с которым я общался, как с другом, являлся мальчик по имени Денис Рукосуев. Наши матери поддерживали связи, а мы, соответственно, дружили. Но, к сожалению, он жил в другой части района, и встречались мы редко. Иногда мы ездили друг к другу в гости, с удовольствием проводили время, также играя в конструктор, в настольные игры и с какими-либо другими предметами вокруг, также разыгрывая различные сценки друг с другом. По мере взросления, ввиду того, что и жили далеко, и не общались через социальные сети, мы стали видеться все реже и реже, а потом наше общение и дружба сошли на нет. Мы не поссорились, а разошлись своими путями, хотя наверняка по старой дружбе смогли бы вновь неплохо провести время.

Помимо всего этого, я также любил гулять с родственниками по улицам нашего города. Одним из самых примечательных моментов случился в две тысячи шестом году, когда уровень воды в реке повысился, и та начала затапливать набережную. До нее удавалось дотянуться рукой, не сходя с асфальтного покрытия берега. Корабли приподнято, но оставались на месте, а всему остальному досталось. Повсюду были лужи. Вода поднялась настолько, что некоторые в места набережной уже не пускали людей, а над водой торчали только синие верхушки беседок со столами для еды. Они принадлежали кафе "Венеция", и оттого это казалось комичным и смешным. Также, как уже ранее можно догадаться, в зимнее время я катался на ледяных горках. Часто это происходило на Театральной площади, рядом с которой ставили самую высокую новогоднюю елку в стране и делали самые длинные горки города. Непонятно как мне не надоедало там из раза в раз кататься в одном и том же месте часы напролет, да еще порой и в тридцатиградусный холод, аж ресницы покрывались белым инеем, но мне это очень сильно нравилось. Особенно ночью, когда праздничная иллюминация дополняла и без того радостную обстановку. Ездили мы и за город – популярным местом было небольшое Семирадское озеро недалеко от аэропорта, на берегу которого стоял настоящий самолет. К нему людей не подпускали, и по этой причине удавалось лишь сфотографироваться на его фоне рядом с водой, отражавшей синее небо. Люди там любили рыбачить и плавать, хотя там валялось много всякого мусора вроде пакетов, мелких досок и упаковок из-под еды. Также таковой являлась и смотровая площадка на пути в соседний город Дивногорск, с которой с высоты в три сотни метров виднелся Енисей. Рядом с ней находился памятник в триста килограмм массой и четыре метра высотой в виде большого металлического осетра, называемого как "Царь-рыба", и открытой гранитной книги. Этой рыбы я боялся, и не подходил к ней близко, видимо считая, что она живая. Но куда больше я боялся противоположный берег Красноярска. Наш дом, основные торговые центры, магазины и рынки, где мы покупали мясо, большая часть исторических ценностей города, находились там – на другом же, именуемым правым, в основном располагались рабочие промышленные объекты, и он особо ничем не привлекал. Там мне не нравилось не столько из-за заводской скуки, сколько из-за большого количества цыган, бродящих там. Они попадались на глаза и на левом берегу, в основном у вокзалов и тех же рынков, но куда меньше. Женщины в пышных юбках, пестрых блузах с широкими рукавами и множеством золотых украшений с цветными камнями бродили по улицам и со множеством ошибок в словах, да еще и с восточным акцентом, просили дать немного денег или предлагали свои услуги гадания по ладони или снятия порчи, продавали всякие магические безделушки. Эти люди подходили ко всем и долго не отставали. В таких ситуациях родственники старались обойти их стороной или быстро удалиться, и при этом прикрывали меня, чтобы те не выхватили какие-либо вещи или сделали что-то плохое, отчего я их и побаивался.

Две тысячи восьмой год стал особенным благодаря тому, что в кругу близких ко мне людей появился Ленар Набатов. Этот высокий человек с очень короткой почти черной прической, карими глазами и легкой щетиной стал для меня отчимом, которого все вокруг несмотря на это называли моим отцом. Родился он годом позднее, чем Антон Семенов, в республике Татарстан в городе Казань. Жил он там со своей матерью, а отца, как и я, он не знал, и в свою очередь тоже воспитывался отчимом. В возрасте трех лет он покинул родные земли и оказался на острове Сахалин в городе Оха, куда нельзя было добраться ни самолетом, ни поездом – настолько далеко это оказалось от того, что я привык считать цивилизацией. Прожив там какое-то время и отучившись в школе, он перебрался в Красноярск, где начал работать и учиться в университете. В этом городе то он и встретился с моей матерью и потом женился на ней. Причем случилось это в его же день рождения, будто специально все так организовали, чтобы он получил жену и сына в качестве подарка. Я даже помнил, как сам присутствовал на процессе заключения их брака, который проходил в скромном, большом, но пустоватом кабинете отдела записей актов гражданского состояния, где кроме нескольких стульев, большого стола, пары искусственных растений и герба Российской Федерации на стене, ничего особого и не было, да и сам отдел находился в унылом сером здании в центре города. Свадьба прошла без всяких дворцов, банкетов, белых голубей, взлетающих в небо, толп гостей, музыки и воздушных шаров – только несколько бокалов шампанского и небольшой совместный ужин. Я еще тогда не мог понять почему они стали мужем и женой после моего рождения, ведь в фильмах, мультиках, да и по здравому смыслу, это происходило напротив раньше. Мне на этот вопрос не отвечали, и из-за малого возраста, в котором такие маленькие дети, как я, воспринимали все сказанное за правду, внушили, что он и есть мой реальный отец, а брак – это формальность. Именно так я получил от него фамилию и его имя в качестве своего отчества, и вместе с тем именно имя Ленара Набатова вписали в графу «отец» в мои основные документы. Тогда я на это совсем не обратил внимание, спокойно продолжив свое существование и спустя время поняв, какую же проглоченную тогда ложь мне придется в будущем выплюнуть. Забавно еще то, что после появления Ленара Набатова в моей жизни, я какое-то время я обращался к нему по имени, но позднее перестал так делать. Что касается его самого, то он был вполне нормальным человеком. По крайней мере, никаких вредных привычек не замечались. Удивительно, что тогда он не имел полноценного высшего образования, и в свои двадцать восемь лет он начал обучаться заочно по специальности инженера по оборудованию нефтяных и газовых промыслов. Порой он занимался чертежами и бумагами, расстилая их на полу для обзора всей полноты той или иной работы. В роль отца он вжился выше всяких похвал. С большим весельем мы проводили время. Он действительно любил меня, и относился как к родному сыну, катая на плечах, развлекая и проводя со мной время в различных играх и занятиях. Дома популярным у нас было развлечение «Виталя в закруте», когда я закручивался в одеяло, а Ленар Набатов резко раскручивал его обратно, тем самым позволяя мне крутиться с большой скоростью, что забавляло меня. Сезонной забавой являлось рытье небольшой пещеры в огромной куче очищенного с дороги снега – он копал, а я лазил и радовался. Не отказывался я и от того, чтобы засесть между Ларисой и Ленаром Набатовыми в процессе ночного просмотра какого-нибудь фильма, чтобы вместе с ними наслаждаться просмотром киноленты. Также мы и гуляли по лесам, по зоопаркам и другим местам города. С ним у меня затруднений не возникало, не имелось какой-либо скованности, ведь я считал его родным человеком. Лариса Набатова крепко обнимала его и целовала, как любимого супруга, ну а я, как озорное дитя, присоединялся к ним.

Крайне важно отметить то, что Красноярск стал домом для меня, Ларисы и Ленара Набатовых. Антон Семенов постоянно там не жил, поскольку занимался созданием своей семьи, и жил в другом доме, а Петр и Светлана Семеновы хотя иногда бывали в Красноярске, но также переехали в мное место, которое называлась Майна, находящейся в трех часах езды от моей малой родины. Этот очередной небольшой поселок находился так же в Хакасии, и туда они уехали по причине важной работы – Петр Семенов занимался строительством берегового водосброса рядом с самой большой гидроэлектростанцией государства – Саяно-Шушенской. На счет заработной платы рабочие не возмущались, говоря, что на партянки хватает, а рукавицы и так выдают. Там он взрывал до двадцати тонн динанита за раз, чем порой пугал приезжающие комиссии, которые ожидали мощный взрыв, способный разрушить чуть ли не половину плотины, а на деле просто поднималась пыль, поскольку сила взрыва была меньше, чем у самого слабого землетрясения. Ему даже предоставляли для этих целей автомобиль, являвшийся большим черным внедорожником японского производства. На нем он и ездил на работу, время от времени заезжая и к нам в Красноярск, чтобы погостить.

Они жили в съемном семьдесят четвертом доме, который находился не столько в самом поселке, сколько на очень длинной Горной улице, устремляющейся вглубь леса и гор. К ним мы время от времени приезжали, чтобы погостить и отдохнуть от городской среды. Это был двухэтажный дом из серого кирпича, который внутри являлся очень большим, но пустоватым. Убранства там явно не хватало. Невообразимо огромная прихожая занимала половину первого этажа. Ее стены закрывались декоративными глянцевыми досками коричневатого цвета, а пол гладкими тонкими панелями похожего цвета, расстеленными с большими швами между ними. Их закрывал зеленый однотонный ковер, соединяющий комнаты и лестницу на верхний этаж. У двери валялась уличная обувь и несколько вешалок для верхней одежды. Рядом одиноко стоял рыжий стул вместо полки для всяких вещей, а вдобавок журнальный столик и небольшое зеркало. Прихожая сразу вела на кухню и в зал. На кухню вели две двери с окнами, а в зал гостиной дверей не было вовсе. В ней находились два старых черных кресла с черно-красным орнаментным ковром на полу и большой черно-серый диван, на которым часто лежали книги по шитью и под которым обычно бегали мыши, забирающие крошки и остатки упавших баранок. Имелся еще и широкий серый телевизор на массивном, но маломестном столике. Рядом с диваном находилось некое подобие длинного стола, которое придумал я – он представлял собой две табуретки, на которые ставились квадратные куски толстой фанеры. Освещалось помещение небольшими двойными светильниками на стенах и люстрой. Обои были бледно-белыми с рисунками листьев папоротника и других растений, а пол гладкий и коричневый. Не такой уж и разнообразной являлась и кухня. Ее убранство состояло из стола со скатертью с изображением синих роз, двух скамеек вместо стульев, еще одного стола поменьше с различными мисками, упаковками сока и пакетами, и самой кухни с раковиной, газовой и электрической печками и шкафами с посудой, почти целиком и полностью состоявшими из покрытых лаком досок с небольшим будто выжженым рисунком в виде крестиков, кроме двух шкафов, закрытых стеклом. Всякие коробки, кастрюли, бутылки с травяными настойками, фрукты и почти все с кухни располагалось на столах и полках. На стоящем рядом белом холодильнике находился горшок с небольшой пальмой, листья которой свисали вниз. Фартуком являлась белая плитка с бледным, почти незаметным, синеватым рисунком цветка астры, а обои голубыми, с редкими изображениями очередных растений – веток каких-то желтых небольших цветочков. Примечательно то, что у входа на полу находились растения и цветы, радио и множество больших бутылок с минеральной водой, поскольку кипячение той воды, что текла из крана, вредило самому чайнику, в котором оставался осадок всяких солей и накипь. На первом этаже находилась и еще одна комната, войти в которую удавалось из прихожей – какая-то большая пустая комната с небольшим диваном, ручки которого почему-то представляли собой узкие деревянные палки, и длинным шкафом с десятком маленьких дверц снизу и полками со стеклянными створками сверху. Несколько полупустых горшков и пара бокалов служили его скудным наполнением. Стены украшали зеленые обои с небольшими белыми прямоугольниками в качестве рисунка, а окна – шторы из легкой белой ткани. Ковер же там отсутствовал. В этой комнате я играл с надумным футбольным мячом, и эхо ударов мячика об стены раздавалось по всему помещению.

Проход на второй этаж находился слева от прихожей. Около окон, где в горшках росло алое, располагалась деревянная лестница с красиво оформленными перилами, имеющими хоть как-то вносящие разнообразие в скучный интерьер вырезы. Лестница находилась на углу, поэтому имела изгиб в виде площадки, которая постоянно шаталась, тем самым давая почти всем понять, что кто-то поднимается или спускается. Она вела на небольшую площадку с окном, где находились три двери в разные комнаты. Одна из них была той, в которой гостил я и Лариса Набатова, когда приезжали в Майну. Интерьер представлял собой полноценный деревянный пол, покрытый каким-то глянцевым лаком, зеленоватые обои, бежево-коричневый ковер и неизвестная мне икона на стене между двумя окнами, закрытыми полупрозрачными белыми шторами. Вся мебельная обстановка заключалась в простейшей двухместной бежевой кровати и схожего по цвету шкафа, и из-за чрезмерно огромных размеров помещения, как маленькая квартирка, ее пустой интерьер, честно говоря, выглядел в таком случае нелепо. Две другие комнаты делили Семеновы. Первая из них украшалась обоями с бежево-коричневыми цветочными узорами, ковром со скучным рисунком серого, бежевого и красного цветов, схожей по цветовой гамме, но массивной кроватью, хилым коричневым шкафом и небольшой длинной тумбочкой со стоящим на ней женским барахлом и висящим зеркалом. Третья комната же являлась еще более удручающей – там обоев, по всей видимости, не хватило, и стены выкрасили в розовый цвет. Интерьер составляли шкафчик с часами и прочей мелочью, кровать тех же темных цветов, слегка декорированный шкаф с косящимися дверцами и коричнево-красный орнаментный ковер. Комната имела наклоненный мансардный потолок без окон и декора, что лично мне казалось ненормальным, и потому не очень нравилось.