– Да уж, шикарная, - согласилась я, глядя на крепкие стволы и побеги. – Главное, чтобы не жировала. Тогда придется сократить поливы и никакого коровяка и птичьего помета.

– Елизавета Алексеевна! Барышни! – громкий голос Захара заставил нас испуганно обернуться. Моя душа ухнула вниз от дурных предчувствий, неужели что-то с Головиным?

– Что случилось?! – я пошла ему навстречу, чувствуя, как ногти больно впиваются в ладони.

– Павел Михайлович слегли, - тяжело дыша, ответил Захар. – Они на дуэлях были вчера.

– Он ранен?! – с замиранием сердца спросила Таня. К моему облегчению, Захар отрицательно покачал головой.

– Нет, барышня, сердечная немочь одолела.

– Скажи Степану, пусть закладывает коляску, - сказала я, направляясь к дому. – Мы едем в усадьбу Головина.

Господи, только не сейчас! Пусть все образуется! Мы еще не настолько самостоятельны, чтобы обойтись без помощи Павла Михайловича! Если с ним что-то случится, падальщики слетятся снова. Проклятые Потоцкие сеяли беды вокруг себя хуже чумного мора. Ведь все, что происходило с Головиным происходило из-за них! Они, словно бездонная черная дыра, всасывали в себя все на своем пути.

Но даже в самые тяжелые моменты я никогда не раскисала, и Таня была такой же. Встречаясь со страхом один на один, мы смотрели ему в глаза, ведь «Герой умирает однажды, трус – тысячу раз». Нет, мы не были героями, но и трусихами нас назвать было сложно. Справимся со всем, что приготовила для нас жизнь. Потому что я верила, что после грозы всегда появляется солнце. Главное, чтобы Павел Михайлович выкарабкался и в этот раз.

Всю дорогу Таня успокаивала меня, хотя и сама явно переживала за Головина. За короткое время мы успели привязаться к этому благородному человеку. Такие душевные, замечательные люди должны были жить, а не умирать на радость подлецам.

Усадьба Павла Михайловича была видна уже с дороги. Дом моего мужа оказался намного больше нашего и сиял под полуденным солнцем белизной величественных стен. К нему вела длинная тенистая аллея, обрамленная высокими старыми липами, и заканчивалась она у нарядных кованых ворот.

– Как красиво… - протянула Таня, с восхищением глядя на дом Головина. – Настоящий дворец!

Он действительно походил на дворец, украшенный снаружи колоннами, скульптурой и декоративной лепниной. А на фронтоне красовался какой-то вензель, возможно, первые буквы имени владельца усадьбы, но мне было не до разглядывания таких мелочей.

К нам подбежал слуга, и Захар сказал:

– Барышни к Павлу Михайловичу прибыли. Проведи в дом.

Но я уже соскочила на землю и бросилась к главному входу. Двери с тихим скрипом отворились, впуская меня в прохладную переднюю, интерьер которой производил гнетущее впечатление. Темная мебель, бордовые обои и мрачная лестница, ведущая на второй этаж. Кругом царила чистота, но все равно чувствовался легкий налет запустения, словно это был не дом, а склеп. От такого сравнения мне стало не по себе. Поэтому, когда прозвучал звонкий голос, я чуть не подпрыгнула:

– Барышня? Вы откель?

Рядом со мной стояла молодая девушка в цветастом платочке и с интересом смотрела на меня бусинами черных глаз.

– Прасковья, ты чего стоишь? Немедля веди барышню к Павлу Михайловичу! Супружница это его, охламонка!

– Сию минуточку! – девушка испуганно взглянула на меня. – Пожалуйте, барышня, за мной!

Я обернулась и увидела слугу, который встречал нас на улице. Рядом с ним стояла Таня.

– Ты иди, а я внизу подожду, - сказала подруга, рассматривая переднюю настороженным взглядом. – Если понадоблюсь, буду в гостиной. Может, меня чаем напоят.

– Не извольте сомневаться! – воскликнул слуга, вытягиваясь в струнку. – Сейчас все устроим! Вы уж не серчайте на нас за такой прием! Дворецкий наш помереть изволил три дня назад, пока сами справляемся!

Все это я услышала уже поднимаясь по лестнице за Прасковьей, которая бежала впереди, приподняв подол чистенького сарафана.

Остановившись у белой двери, украшенной затейливой резьбой, девушка постучала и осторожно произнесла:

– Барин, тут к вам госпожа… Головина прибыли.

– Так чего ж ты ее у дверей держишь, недотепа?
– услышала я голос Павла Михайловича, и меня немного успокоило то, что он звучал довольно бодро.

– Входите, - девушка покраснела и открыла передо мной двери. – Прошу прощения, барыня.

Я вошла в большую спальню, которая практически ничем в смысле интерьера не отличалась от спален в нашей усадьбе. Только здесь все было богаче, начиная от многочисленных драпировок из дорогих тканей до пышных занавесей на окнах. Обивка на мягкой мебели пестрела растительным орнаментом, как и балдахин над кроватью, в которой лежал Головин.