– Барышнечки, а барин с нами жить станет? Супружник ваш?

– С нами, с нами… - ответила я и вдруг вспомнила тот вечер, когда мальчишка точно так же крутился возле веранды. – Та-а-аня…

– А? – подруга повернулась ко мне. – Что такое?

– Ты помнишь, когда мы ходили на встречу со старой цыганкой? Это было в тот день, когда табор сгорел.

– Помню. И?

– Она сказала, что Сашко хочет поговорить с нами, - у меня почему-то поползли мурашки страха по позвоночнику. – Как он мог поговорить с нами, если за все время, проведенное в нашем доме, произносил, лишь нечленораздельные звуки?

– На что ты намекаешь? – Таня настороженно посмотрела на меня. – Старуха врала, получается?

– Я не знаю, но, похоже, что так и есть, - мне самой было непонятно, зачем ей врать нам, но факт оставался фактом. – Тогда зачем цыганка звала нас в табор? Кто нас ждал там? Или вернее, что с нами хотели сделать?

– Даже представить страшно… - подруга потерла плечи, а потом посмотрела по сторонам. – Где же моя шаль? Прохладно уже.

– Вот она! – снова раздался звонкий голос Ваньки. Он поглядывал на нас хитрым взглядом и дергал уголок шали, на которой Таня сидела. – Сели на нее и ищите! А барин меня лупить не будет? Ежели будет, я сбегу! Буду в лесу в старой хижине жить!

– Ванька, иди отсюда, иначе я тебя отлуплю! – рявкнула на него подруга, поднимаясь. – Язык без костей!

– Не отлупите, вы сердобольная! – заявил сорванец. – А красива-а-ая, страсть! Бровки будто богомаз выводил! Мужик, что образа малюет!

Он покосился на крендель, лежащий на блюде, потом посмотрел на меня.

– Лизавета Лексеевна, у вас ручки, как у лебедки, а глазки как у лисички…

– На и иди отсюда! – я сунула ему крендель. Все-таки этот засранец заставил меня улыбнуться.

Ванька схватил угощение и засверкал пятками.

К нам присоединился Головин, но при нем я не хотела высказывать свои подозрения. Мы привезли его сюда не для этого. Пусть хоть немного расслабится.

– Вижу, что расстроились, - он посмотрел на нас грустным, понимающим взглядом. – Да что ж тут поделаешь. Мы перед смертью бессильны.

– Ничего, все пройдет. Все образуется, - ответила я. Но, скорее, эти успокаивающие слова предназначались мне самой.

После смерти молодого цыгана прошло две недели. Павел Михайлович с Демьяном ездили в строящуюся деревню, а мы не могли пересилить себя. Я вспоминала глаза старой Мирелы, полные ненависти, и испытывала страх. Зачем она звала нас в табор? Зачем врала?

Но в усадьбе я чувствовала себя в безопасности. Здесь было достаточно мужчин, чтобы защитить нас. Особенное доверие я испытывала к Головину и нашему брату. Они всегда выглядели такими уверенными и спокойными. Они всегда знали, что нужно делать.

Павел Михайлович взялся перекрывать крышу, потому что она текла в нескольких местах, да и внешний вид у нее желал лучшего. Демьян привез из города рабочих, материал, а еще красивый флюгер – петушок с золотистыми крылышками, сидящий на стреле.

Мы тоже зря времени не теряли и взялись за Головина по-серьезному. Для начала нашли ему самый жесткий стул, чтобы спина полностью опиралась на спинку, потом объяснили, как правильно спать. Если на спине, то с валиком под коленями, а лучше на боку в позе эмбриона. Я лично смастерила мужу подушку, потому что наши были слишком пухлыми и мягкими, а ему это было противопоказано. Да и перину пришлось убрать, заменив ее матрасом, набитым соломой.

По утрам мы с Таней шли заниматься хозяйственными делами, а Павел Михайлович делал гимнастику в саду. Подруга вспоминала упражнения, которые делала Сергеевна, и с энтузиазмом показывала их Головину. И, конечно же, пришлось посадить его на диету, уменьшив количество употребляемой соли. Без мази тоже не обошлось, немного подумав, мы сварили отличное лекарство из свиного жира, скипидара и можжевелового масла. Сначала он смеялся над нами и относился ко всем рекомендациям скептически, но вскоре его скепсис сменился изумлением, а потом восхищением. Мужчина не мог понять, почему стал чувствовать себя намного лучше. Ему было тяжело принять, что его сердечная болезнь оказалась всего лишь «пшиком».

Но мне пришлось поуговаривать Павла Михайловича, чтобы он позволил делать ему массаж. После процедуры я натирала его мазью, и муж быстро засыпал, укрытый шерстяным пледом. Но мне почему-то не хотелось уходить, и я всегда долго сидела рядом, глядя на его расслабленное, красивое лицо. В такие моменты ко мне приходила одна и та же мысль, что нежность к человеку - это черта, переступая которую, попадаешь в зону зрелой любви. Как же странно после всех чувств, тревожащих сердце, было ощущать себя в молодом теле, видеть его в зеркале… Интересно, что видит мой муж, когда смотрит на меня?

Зато в своем интересном положении я уже не сомневалась. По утрам меня мучил токсикоз, кружилась голова, а некоторые части моего тела стали особенно чувствительными. Теперь оставалось «обрадовать» мужа и начинать привыкать к мысли, что я скоро стану матерью.

В этот день с самого утра шел дождь. Под его тяжелыми каплями тихо пели сочные травы, нежные головки цветов подрагивали, теряя прозрачные лепестки, и моя душа находилась в состоянии покоя. Я знала, что этот человек примет все, потому что в нем было то чуткое понимание и эмпатия к чужой беде, которая отсутствовала в людях даже в наше время. Открыв окно, я подставила лицо под теплые капли, испытывая почти детский восторг. В этом дожде было какое-то очищение, в нем была любовь и надежда…