Наконец, набравшись храбрости, он обратился в туристическое бюро с заявлением о своем желании совершить путешествие в Крым.

Прошли недели и даже месяцы, прежде чем Пауль получил извещение о том, что его просьба будет удовлетворена, если он в течение пяти дней придет с нужными документами и деньгами для уплаты за путевку.

И, наконец, Пауль Бютнер упаковал чемодан и отправился на станцию.

Войдя в переполненный вагон, он увидел своих попутчиков. Это были люди разных возрастов и профессий. Сколько он ни вглядывался в их лица, знакомых не нашел.

Присев в уголок, он начал прислушиваться к разговорам попутчиков. Они вспоминали минувшие события на русском фронте.

— Хватит вспоминать этот ад! — кричал один. — Поговорим лучше о более веселых вещах, иначе и уснуть не сможем.

Вечером в вагон вошла пограничная охрана. Просмотрев документы, она ушла дальше. Поезд замедлил ход.

— Брест! — крикнул кто-то. — Брест! Россия!

Пассажиры побежали к выходу. Пауль направился за ними.

Брест запомнился ему таким, каким он его видел, когда их часть отступала отсюда. Он был охвачен пламенем, окутан клубами дыма и пыли. Мощные языки пожаров со всех сторон взвивались вверх. Тогда казалось, что ни одного целого дома там не осталось.

Теперь Пауль увидел город, залитый огнями, светлые улицы и многоэтажные дома.

Поезд мчался все дальше и дальше мимо полей, сел и огородов. Наконец он прибыл в Симферополь. Был летний солнечный день.

Сотрудник «Интуриста» объявил:

— Господа! Прошу, машина ждет вас на привокзальной площади!

Туристы с чемоданами в руках направились к автобусу. Прищурив глаза от яркого солнца, Пауль глядел по сторонам. Но никаких следов, которые напомнили бы ему о прошлом, он здесь не нашел.

Устроившись в гостинице и немного отдохнув, он пошел в город. Хотел найти рынок, куда ездил с отцом из колонии Ной-Берлин продавать мясо, молоко, фрукты, но рынка не было. Пауль искал его, искал другие запомнившиеся ему места, и ему казалось, что он блуждает в совершенно незнакомом городе.

До поздней ночи обычно засиживался Любецкий в своем кабинете. Когда в райкоме стихал стук пишущих машинок и умолкали телефоны, он, если позволяла обстановка, откладывал в сторону папки с документами, вытаскивал из шкафа книги и журналы и принимался читать. Любецкий понимал, что в нынешних условиях нельзя работать и принимать решения, полагаясь только на свой старый багаж. Для того чтобы руководить современным сельским хозяйством, необходимо опираться на глубокие знания в области экономики, агрономии и других специальных наук. Поэтому рядом со стопками общественно-политических журналов на полках у Любецкого лежали книги по полеводству, животноводству, механизации и организации хозяйства.

Ему, старому кадровому партийному работнику, уже не раз предлагали идти на повышение, но Любецкий каждый раз наотрез отказывался.

— Здесь теперь передовая, тут решается многое… — в таких случаях говорил он.

За долгие годы жизни в Курмане Любецкий как бы сроднился с его жителями. Многих он лично знал, знал их нужды и запросы. После гибели на фронте Маши он не мыслил своего существования без этих людей, и особенно без Мегудина и Перевержина, которые были ему наиболее близки и дороги. Любецкий видел, каких замечательных успехов добились эти инициативные, самоотверженные руководители хозяйств, и ему не хотелось расставаться с ними.

Последнее время раны, полученные на войне, все чаще и чаще давали о себе знать, порой причиняя нестерпимую боль. Но уходить от дел Любецкий не помышлял. В работе он видел главный смысл жизни. И лишь тоска по Маше была для него непреодолимой. Каждый раз, когда он рано утром уходил в райком и поздно вечером возвращался домой, на него с фотографии на стене смотрела, ласково улыбаясь, милая и обаятельная Маша. Как ее не хватало Любецкому. С ней можно было бы поделиться самым сокровенным. Она бы настояла, чтобы он лечился, не переутомлялся, отдыхал. Сколько времени прошло, но заменить Машу ему никто не мог.

Любецкий часто думал и о сыне, который вырос у бабушки и был крепко привязан к ней. С отцом виделся крайне редко, и нельзя сказать, чтобы часто писал ему. Окончив школу, сын уехал в Москву и поступил там в институт. Любецкого постоянно тревожило, что между ними никак не устанавливались близкие отношения. И когда в обком поступила разнарядка послать кого-нибудь в Москву на годичные курсы партийных работников, он неожиданно для всех согласился поехать туда.

Возможность получить глубокие систематизированные знания радовала Любецкого. За многие годы жизни привыкший без остатка отдаваться работе, он много и упорно занимался, готовясь к каждому семинару и практическому занятию. И конечно, его по-прежнему интересовала литература по сельскому хозяйству, полную подборку которой он нашел в читальном зале и в библиотеке. В немногие имеющиеся в его распоряжении часы досуга Любецкому нравилось бродить по Москве и знакомиться с ее достопримечательностями. Он охотно посещал выставки, музеи, театры и концертные залы. В эти походы вместе с ним обычно отправлялся его сын, к сердцу которого ему довольно быстро удалось подобрать ключик, и между ними установились доверительно-дружеские и неподдельно близкие отношения. Любецкого особенно радовало, что от прежней их отчужденности не осталось и следа.

Год учебы в Москве пролетел как один миг. Незадолго до отъезда домой Любецкому вместе с сыном удалось попасть в Большой театр на балет «Спящая красавица». После спектакля, все еще находясь под впечатлением чарующей музыки Чайковского, они молча шли к выходу.

— Григорий Михайлович! Товарищ Любецкий!

Любецкий оглянулся и увидел стоящую неподалеку от них, смущенно улыбающуюся Минну Хасину.

— Как приятно встретить земляка! — поздоровавшись, сказала она. — Вы давно из Курмана?