— Сама справишься. И поживее, я опаздываю, — грубо ответил Вебер.

— Фу! А ещё офицер. Всякий может нахамить девочке, — детским голоском протянула я, положив руку ему на ширинку.

— Руку убери, — жестко приказал Вебер, давая понять, что шутки закончились. Не начавшись.

Я деланно вздохнула. Мы молча одевались. Он демонстративно старался не касаться меня.

— Ты сменила номер телефона? — спросил, когда я взялась за ручку двери. В салоне остро стоял запах нашей любви.

— Нет. Просто меня не было в стране. Не забудь хорошенько проветрить машину, любимый, — хотела поцеловать его в щечку. Он увернулся и положил руку на мою, не давая открыть дверь.

— Тебе Андрюха звонил.

— Какой же ты заботливый брат, с ума сойти! Сам проверил, все ли у меня на месте, ничего не потерялось?

Он остановил руку в секунде от моего лица. Открыл дверь и вытолкнул меня с силой из машины. Я не удержалась на ногах и упала в сугроб. Не в первый раз это между нами. Шуба и сумка вылетели следом. Я пыталась встать. Любимые каблуки предательски скользили на морозе. Он вышел, поднял меня за локоть. Больно давил злыми пальцами. Надел шубу, грубо выворачивая руки. Поднял с земли сумку и потащил меня к джимни. В черном свитере с высоким воротником, дорогих чёрных брюках и туфлях. Черпал ими снег, идя прямиком через стоянку. Я уцепилась за его локоть, чтобы не упасть от стремительной ходьбы.

— Я замёрзла, — пальцы не могли отыскать ключи в большом мешке.

Он забрал сумку. Нашёл ключи. Завёл джимни. Стоял рядом черной злой фигурой. Я обняла его за талию, заставила наклониться. Он не сопротивлялся. Я целовала его. Он, как отец, не сопротивлялся и не отвечал. Принимал мои ласки и ждал чего-то.

— Будь здоров, Вебер, не кашляй, — я быстро сжала все его в дорогих штанах и нырнула в машину. От удара кулака в дверь моя машина содрогнулась. Я коротко посигналила и уехала. Телефон выключила сразу.

Мне было хорошо. Меня простили и любили. Я лопала оливье и селёдку под шубой. Старушки угощались тарталетками с красно-черной икорной начинкой. Тянули Бейлис, я — любимый восемнадцатилетний Чивас. Миша сидел напротив и пил нормальную водку. Бабушки смешно и изящно травили байки о прежних временах. Про мужей-генералов, в основном. Сладкий ликёр брал их за живое, и рассказы становились все рискованнее. Я смеялась от души и мотала на ус. Таки же один генерал в моем мужском арсенале был. Мысль навестить надутого папу Вебера не казалась мне такой уж невозможной. Миша внимательно глядел на меня через стол, неясно усмехаясь. Я чмокнула воздух между нами, желая его расслабить. Эта ночь предназначалась точно для него. Моё заветное колечко уже мешало мне между ног. Ждало, как и я, его рук и остального.

— У меня была подруга в начале семидесятых, — начала Руфина Львовна.

— Руфа! Не рассказывай! Здесь же дети, — запротестовала бабушка Мира, разглядывая деликатно, под столом, мой подарок. Сине-черный комплект белья, купленный в Швеции.

— Детям иногда полезно услышать предания старины глубокой, — отмахнулась самая младшая из сестёр.

— Так вот. Светочка. Сдобная блондинка. Около золотых женских тридцати лет. Увлёкся ею генерал Ковалевский. Маша, помнишь его? Помнит. Чуть за пятьдесят. Удачливый, стройный, не бабник совсем. Вдовец. Два сына офицера. Она хорошенькая, пухленькая. За генералом следом стали его сыновья на неё заглядываться. Я сразу сказала этой обалдевшей от такого кобелиного внимания дуре. Выбирай сразу. И лучше — генерала. Если раздвинешь ноги ещё хоть перед одним из них — все. Они друг с другом, может быть, и подерутся из-за тебя, но уж точно ни один из них на тебе не женится. Никогда. Эти мужики подобных вещей не прощают. Они — одна семья. Кровь от крови. Помирятся. Ты для них навсегда девкой останешься. Так и случилось. Влюбилась в младшего сына, он ей по возрасту лучше всех подходил. Он тоже вроде бы полюбил. А как только узнал, что она с отцом его спала, как отрезало. Не простил. Вот так, — поучительно закончила Руфина Львовна.

Я перебралась в Мише поближе. Соскучилась, честно. Села на широкий подлокотник кресла, прижалась грудью к его плечу. Тяжелый, старого хрусталя, стакан с виски держала на колене. Пожившие изрядно женщины делали вид, что не замечают моих манёвров.

— А дальше? — мне было интересно.

— Младший Ковалевский женился на какой-то учительнице. Гулял от неё всю жизнь. Она бегала по парткомам, жаловалась. Дальше подполковника не ушёл. Спился на пенсии, — бабушка смотрела не на меня, на любимого внука. Он, как собака Карацупы, фарфоровой миниатюрой из орехового буфета, принюхивался к моему платью.

— Ты воняешь любовью, — сказал он тихо.

— А эта самая Светка? — я вытащила житан из мягкой пачки, сунула в мундштук.

— Вышла замуж за инженера. Нарожала детей и была счастлива, — закончила Руфина.

— Хорошо, — в тон ей облегченно заявила я, никак не реагируя на слова Миши.

— Руфа! Ты ври, да не завирайся, — высказалась баба Софа из своего кресла. Она получила от меня в подарок толстый норвежский свитер с оленями. Но, похоже, хотела белье. Я не угадала, дура. Женщине и в семьдесят три года необходимы красивые трусы.

— А что такое? — Миша наконец положил ладонь на моё колено. Не двигал и не сжимал. Так ведь ещё не вечер.

— В Каму она бросилась. Утопилась. От несчастной любви, дура, — сообщила баба Софа. Гладя старой рукой мягкий мериносовый трикотаж. Нет, я все-таки угадала. Шесть лет я знала этих старух. Они по-всякому относились ко мне. Но подло — никогда.

— Жесть! — искренне сказала я. — Неужели бывает такая любовь?

Я поразилась. Не может быть!

— Любовь — не знаю, детка. Но отчаяние, точно бывает, — ответила с грустной улыбкой бабушка Софья. Вдова своего генерала.