— Девственницей? — Само это слово, кажется, вызывает у него беспокойство, отчего мне только хочется сказать его еще. — Почему ты не понимаешь, как? Не все хотят секса.

— Да, но… — Он замолкает, оценивая меня своими яркими карими глазами, и теперь мне приходится сосредоточиться, чтобы не ерзать. — Ты одеваешься так, как одеваешься, и ведешь себя так, как ведешь себя… ты дурачишься с парнями… это не имеет смысла.

— Я одеваюсь так, как хочу, — говорю я ему, засовывая руки под ноги, пытаясь удержаться на месте. — И я веду себя так, как мне нужно, но я не понимаю, почему ты думаешь, что я шлюха… Это из-за Келли? Думаю, она могла подумать, что я шлюха или что-то в этом роде.

— Почему она так думает?

Я пожимаю плечами.

— Вероятно, по тем же причинам, что и ты.

— Я не думал, что ты шлюха, — настаивает он. — Я просто подумал… — Его глаза расширяются, и он прочищает горло. — В любом случае, если я не могу выпить или потрахаться сегодня вечером, то чем еще мне заняться?

— Ты можешь делать все, что захочешь. — Я положила руки на колени. — Я просто сказала, что не пью и не трахаюсь.

Он снова ищет бутылку и запрокидывает голову, вливая в горло последние несколько капель. Он встает и бросает бутылку в мусорное ведро у изножья кровати. Я кусаю губу, наблюдая, как его мускулы напрягаются, как когда он сражался с Престоном.

— Можем поиграть в карты, — предлагает он, открывая дверцу шкафа. Он наклоняется, чтобы поднять рубашку с пола, и полотенце скользит все ниже и ниже по его бедрам. Я не уверена, что я так же очарована его телом, как и тем, как мое тело реагирует на его вид. Воодушевляет. Возбуждает. Я никогда раньше не была в восторге от парня. Я либо был не заинтересована, либо боялась.

Несмотря ни на что, я хочу чувствовать это дольше, пусть чувство пропитает меня.

— Карты?

У него есть татуировка на лопатке, дракон. Я касаюсь затылка, где моя собственная татуировка дракона, когда он встает и поворачивается с колодой карт в руке.

— Но дело в том, что мы не можем играть на деньги.

— Хорошо, потому что мне не с чем играть, — говорю я, все еще оценивая его тело, но уже более сдержанно.

— Мне тоже. — Он садится на кровать, закинув ноги за край, и кладет карты себе на колени. — Однако я никогда не играю в «Техасский холдем» просто так.

— Почему бы нет?

Он откашливается.

— Потому что именно так меня учили играть.

— Кто? — Меня тоже кое-кто учил играть, и на деньги. Пара, с которой я жила около шести месяцев, устраивала вечеринки по «Техасскому холдему», и я сидела за столом, пока мистер Стронтон объяснял мне правила. У меня тоже неплохо получалось, но я давно не играла.

Он разделяет колоду пополам и перемешивает их.

— Мой отец. — То, как он это говорит, его напряженный голос заставляет меня задуматься, не случилось ли что-нибудь с его отцом.

— Где сейчас твой отец? — Я поднимаюсь на ноги, поправляя юбку.

Он раскладывает карты на кровати, глядя на меня.

— Он живет в Калифорнии.

Я иду через комнату к кровати, на которой он сидит, темно-синяя простыня сминается подо мной, когда я сажусь и устраиваюсь поудобнее.

— Тогда почему бы тебе просто не жить с ним?

Он сжимает в руке перетасованную колоду карт.

— Все сложно.

— А как насчет твоей мамы? — Спрашиваю я.

— Еще сложнее. — Костяшки его пальцев белеют, когда он сжимает карты. — Как насчет твоих родителей? Что с ними случилось?

— Они оставили меня на пороге соседей, когда мне было шесть месяцев, — беззаботно вру я. Я занимаюсь этим годами, придумывая сложные истории, чтобы избежать горькой правды о том, что произошло, когда меня спрашивают незнакомцы. — Я предполагаю, что они не хотели меня или что-то в этом роде.

Он разделяет колоду ровно пополам.

— Это правда? Или ты выдумываешь историю?

— Зачем мне придумывать об этом историю? — невинно спрашиваю я, подворачивая ногу под себя. Его взгляд снова скользит по моим ногам, постепенно поднимаясь к бедрам.

Он нервно изучает меня, пока тепло ласкает мою кожу и скручивается в животе.

— Чтобы избежать настоящей правды.

— Так мы будем играть в «Техасский холдем», или как? — Я стремлюсь сменить тему.

— Да… но есть условие, — говорит он. — За каждую проигранную игру ты должна сказать мне одну правду о себе.

— Мне не нравится это правило, — говорю я ему. — А я не люблю говорить правду.

— Почему? Ты боишься, что проиграешь? — он бросает мне надменный вызов.

— Я ничего не боюсь.

— Это не может быть правдой. Все чего-то боятся.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Но если ты проиграешь, тогда ты должен рассказать мне что-нибудь правдивое о себе и что-нибудь хорошее.

Он проводит пальцем по краям карт, как будто считает.

— А что, если мне нечем поделиться?

— Я буду судьей. — Я протягиваю ему руку. — Теперь дай мне карты, чтобы я могла сдать. Я дилер.