Я хмурюсь, рассматривая варианты. Я ненавижу спать с людьми и знаю, что должна занять другую кровать или заставить его занять ее, но по какой-то причине мне любопытна идея делить с ним постель.

— Хорошо, мы можем спать на одной кровати. — Я ложусь обратно на кровать и прижимаюсь к стене, оставляя между нами как можно больше места.

— Только не придави меня.

— И наоборот, — говорит он, и я закатываю глаза. — И не волнуйся, обычно я не разговариваю во сне, хотя иногда целуюсь во сне.

Уголки его губ поднимаются вверх, и я поражаюсь, насколько приятна его улыбка.

— Не волнуйся, я уже давно никого не кусала во сне, — Парирую я. — Опять же, никто не давал мне на это веской причины.

— Отлично подмечено, — говорит он с еще одной улыбкой, перемещая руку над нашими головами на подушку и поворачиваясь на бок лицом ко мне.

Я улыбаюсь в ответ, но это не моя привычная натянутая и фальшивая улыбка, а больше нервная. Я не могу поверить, что на самом деле собираюсь спать с кем-то в одной постели. В последний раз это случилось, когда сын из одной из моих приемных семей пробирался в мою комнату и целовал меня, пока я не заснула. Мне было четырнадцать, а ему шестнадцать. Честно говоря, я была сбита с толку, потому что было так приятно целоваться, но в то же время это было неправильно. Несмотря на мои противоречивые чувства, я продолжала позволять ему ложиться со мной в постель, прикасаться ко мне, хотя мы едва сказали друг другу десять слов за все два месяца, проведенные там. Потом вошла его мать и поймала нас, и это было прощание с Вайолет.

Я начинаю садиться, решив, что лягу на этот ужасный матрас, потому что не думаю, что смогу с этим справиться. Но он придвигается ко мне ближе, тесня меня, как я и просила его не делать, я чувствую, как поток тепла его тела касается моего. Я помню, каково было находиться под ним в грузовике, как хорошо ощущались его губы на моих, и это держит меня прикованной к матрасу, пока в комнате не окутывает темнота и мои веки не становятся слишком тяжелыми, чтобы держать их открытыми.

* * *

Уже темно. Очень темно. Почему здесь должно быть так темно? Мои ноги дрожат почти так же сильно, как когда я была внизу, но этого не должно быть. Страшные люди ушли, и я в порядке. Леди, которая вела себя так, будто видела меня, но не сказала ни слова. Я свободна. Они не причинили мне вреда. Все будет хорошо. Но почему мне так не кажется?

Я долго стою у родительской комнаты. Дверь широко открыта, так что войти легко, но это кажется таким трудным, как будто я вхожу в дом с привидениями, и что-то может протянуть руку и схватить меня в любой момент. Мое сердце так болит, и я хочу плакать, но не плачу. Почему?

Наконец, я поднимаю ногу над порогом и вхожу в комнату. Здесь кажется темнее, но из окна проникает немного света. Ковер мягкий под моими ногами, но он жалит. Мой плюшевый мишка, кажется, единственное, что меня успокаивает, но кажется, что в любой момент он исчезнет из моих рук. Потом я вижу свою маму, лежащую на полу, и на секунду мне кажется, что все будет лучше. Она здесь, и я не одна.

— Мама. — Я опускаюсь на колени рядом с ней, снова и снова гладя ее по голове. Мои руки трясутся, когда я чувствую, как теплое жидкое вещество покрывает мою кожу.

— Мама, проснись.

Она не двигается, ее бездыханное тело лежит на полу рядом с кроватью. Это неправильно. В комнате не должно быть так тихо. Почему я чувствую себя такой одинокой?

— Вайолет, — я подпрыгиваю от звука голоса… моего отца. Я вскакиваю на ноги и бросаюсь к другой стороне кровати. Он сидит, схватившись рукой за грудь, кровь течет по руке, он дышит слишком громко, и я слышу в его дыхании боль.

— Папочка. — Я бегу к нему, сжимая в руке медведя. — Ты в порядке… ты в порядке…

Прежде чем я успеваю дотянуться до него, его дыхание останавливается.

И, снова, я одна.

Люк

Я разрушаю весь свой хрупкий мир, над созданием которого я так много работал. Я провел многие годы под маминым контролем, убирая за ней, слушая ее разглагольствования, оставаясь дома, когда она говорила мне, что слишком нервничает, чтобы оставаться одной. Я пропускал школу, когда она просила меня, слушая, как она играет на гитаре и поет песни, в то время, как я хотел пообщаться с друзьями. Она позволяла Кайдену прийти несколько раз, или я мог пойти к нему домой, но таких дней было немного, и если я уходил к друзьям она всегда заставляла меня проводить с ней еще больше времени. К счастью, Кайден никогда не видел ни одного из ее самых напряженных эпизодов, но он мог сказать, что что-то было не так, так же как я знал, что иногда его отец бил и кричал на него. Это было наше молчаливое соглашение. Я сохраню твои секреты, если ты сохранишь мои.

Так мы и поступали, продолжая жить под властью родителей. Но как только я смог уехать из дома и жить самостоятельно, я отрывался на все сто процентов. Я устраивал вечеринки и трахал девушек и почти никогда не возвращался домой, большую часть ночи спал в своем грузовике. Я любил вкус свободы и часто находил его в бесконечном количестве выпивки и бессмысленного секса. Это была моя жизнь. Пить и трахаться. Идти в школу. Играть в футбол. Получать хорошие оценки. Преуспеть в важных частях своей жизни и запихать куда подальше испорченные части. Сломанные части, которых никто не видел, те, которые я закопал в алкоголе и делаю то, что у меня получается лучше всего — беру под контроль девушку и трахаю ее, пока не узнаю, что она сделает для меня что угодно, а затем ухожу.