– Гули, гули, гули!..-прокричала из окна и высунула стриженную под мальчика головку секретарь-машинистка.-Гули, гули, гули!..-Она высыпала на тротуар раскрошенную булку.-Гули, гули!..

Конечно, первыми явились воробьи. Пока с крыши сваливались тучные господа голуби, воробьи успели схватить по куску. И потом, взъерошенные, как беспризорники, шныряли между важными, соблюдающими ранги голубями. Моня болел за воробьев, за их удачу, и им перепадало.

"Надо приносить с собой крошки,-решил он.- И не большой грех - украсть здесь вечером несколько анютиных глазок". Он представил, как положит на лимонную простыню лиловые цветочки.

– Гули, гули!..

– Слушайте,- позвал Моня машинистку.- Вы, случайно, не дочка Таси Борщ?

– Внучка!-крикнула она громко, его почему-то часто принимали за глухого.Похожа?
– Ей безразличен был этот старик и неинтересен разговор, ей хотелось на солнышко, хотелось погулять по улице, глаза тянулись в ту сторону, где был универмаг.

– Я бы сказал-да. Она здорова?

– Ничего.

У Таси Борщ была коса, каких сейчас не встретишь. Но и в их молодые времена это была редкость. Завод гордился Тасиной косой, на первомайских демонстрациях впереди заводской колонны шла секретарь директора Тася с косой на груди.

– Передайте ей привет от Штеймана из снабжения.

– Передам,- пообещала стриженая внучка и застучала на машинке.

Моня в шлепанцах на солнечной скамейке наслаждался цветами и птицами и не уходил. Он не рассчитывал, что кто-нибудь выйдет из проходной, подсядет к нему и скажет:

"А, Соломон Зейликович! Здравствуйте, мое почтение! Если вам надо, чтобы вас выслушали, я готов!"

Это было бы не из жизни, а Моня любил реальность. Но разве он не нашел бы, что сказать чудаку?

"Зачем вы подошли ко мне? Я из другого мира. Идите к молодым, у них много будущего, и государство стоит на их плечах".

Но если бы тот возразил наивно: "Государство стоит на всех плечах!"-Моне стало бы труднее разговаривать, пришлось бы настаивать и убеждать, чего ни один подлинный реалист делать не станет.

"Старики не нужны,-немножко все-таки поупрямился бы он.- Они засоряют цветущий сад жизни".

И, может быть, тот рассердился бы и закричал:

"Вы болван! С точки зрения растений и животных все человечество не нужно, все человечество засоряет и загаживает цветущий сад земли! Мы все едины перед лицом планеты!"

"Хорошо, пусть я болван",- сказал бы Моня. Но так, чтобы тот почувствовал свои доводы малоубедительными и захотел среди забот и хлопот, среди больших дел вспоминать иногда и об этом пустячном разговоре.

Голуби урчали и переваливались с места на место, стекло качалось, проходили люди, и по временам открывались тяжелые железные ворота, и выезжала машина с контейнером в кузове. Продукция шла к заказчику.

"Моня!"-как молотком по рельсу, ударил над ним Кларин голос.

"Моня!"-молодой протяжный Кларин голос.

"Моня!"-так крикнула она только однажды, когда он вернулся с фронта, на вокзале, из толпы.

"Моня!.."

Моня уронил письмо. Оно неизвестно откуда взявшимся ветром поволочилось, шурша по сухому асфальту. Хлопая тапочками, он побежал за ним, догнал не сразу, прижал ногой в пыльной ямке и, не распрямляя, не отряхивая, сунул конверт в тесную щель почтового ящика.

"Ничего особенного,-говорил он себе на лестнице.-Звуковая галлюцинация, ничего особенного".

Но открывал дверь, готовый ко всему.

Саул Исаакович вошел в раздвинутые створки решетчатых ворот, во дворе под деревом ждала машина "скорой помощи", и шофер, не теряя времени, высунул из окошка клетчатый локоть и положил на него белокурую голову - спал. Саул Исаакович забеспокоился, не с Кларой ли плохо. Да, дверь Мониного подъезда была раскрыта и зачем-то подперта куском пиленого ракушечника. Саул Исаакович сначала растерянно подумал, что его приглашение на ужин может оказаться неуместным, поднялся на этаж, увидел, что дверь в квартиру тоже распахнута. И здесь Саул Исаакович поймал себя на подлой мысли удрать, ничего не знать, и, если случилось что-то, оно объявится завтра, а сегодня пусть состоится взлелеянное душой'торжество.

Но, конечно, не удрал, прошел по коридору, стал против раскрытой двери в Монину комнату и первое, что увидел, были шевелимые сквознячком Кларины волосы. Сквознячком вздувало коротенькую занавеску над окном, сквознячок позванивал сосульками люстры. Клара дышала, но так незаметно, неохотно. Молоденькая врачиха в белом халате писала за столом быстренько-бысгренько, без заминки. Моня у окна выбирал из коробочки и ставил в ряд флакончики с лекарствами. Саул Исаакович не вошел в комнату, стоял в темном коридоре и ждал, пока врач напишет, но она, не переставая писать, мельком взглянула на дверь, где он стоял за порогом.