Словом, день завертелся колесом и многое предстояло.

Ада с сожалением колыхнула полное тело в переливчатом платье, всплеснула руками в поблескивающих рукавах, ахая, заплела на груди пальцы с перламутровым маникюром - большая рыба, а не дочь.

– Какая обида!.. Как раз сегодня у Сени премьера!..-и начала отплывать.

– Ну и что? Премьера - не закрытие сезона! Успеете!

– Но, папа, Миша!
– Уплыла. Конечно.

Миша - имеется в виду артист Михаил Красильников.

– Понятно. Красильникову мы не соперники. И что будет играть ваш Миша?

– Сейчас и говорить нечего, сейчас ни одного билета, но как-нибудь попозже я протащу вас с мамой. Миша играет старика Дулитла. Вы увидите как-нибудь!..

– Скажи мне, как называется пьеса, если меня спросят... Я ведь должен буду объяснить, почему вы с Сеней так заняты.

– "Моя прекрасная леди" !

Красильников - кумир семьи. Красильников даже иногда бывает у них в доме. Красильников играет старика - и не видеть этого невозможно.

– Ну хорошо, дочка. Как кушает Таня?

– Таня, папа, как всегда. Мама плачет, Сеня сгроит из кубиков, поет песни и стоит на голове, так Таня кушает. У Наташи чуть-чуть красное горло, а вообще ничего.

– Поцелуй обеих. Пока.

"Не будет слишком тесно за столом,- лицемерил перед самим собой Саул Исаакович, шагая к аптеке.-Что хорошего, когда теснота за столом? Даже посмеяться" с аппетитом неудобно, если чересчур тесно за столом...- Он был раздосадован тем, что не сумел обнаружить перед дочерью нового качества в характере - твердости.- Она думает: замшелый старик..." - сердился он. Колдунья Люся

– Лейся, лейся, чистый ручеек с битым стеклом!
– сказала Ася, и Леночка с послушной улыбкой тихо ушла за дверь.

На Леночкину улыбку, а особенно на эту ее северную бесшумность у Аси были тайные планы, тайные от Леночки, тайные от сына Шурика, даром что Шурка на четыре года моложе Леночки. Ася сама была постарше мужа и не видела в том преград к счастью. Но Шурка завел себе подружку в техникуме и Асины планы рухнули. Два дня назад определенно.

Дверь открылась, ударилась в резиновую плашку ограничителя и с негромким просительным скрипом снова закрылась, чтобы снова хлопнуть по резине и снова как бы о чем-то попросить-один за другим шли покупатели.

– Тетя, аскорбинку с глюкозой!

– Три соски, две пустышки! Присыпку, марганцовку, термометр для ванночки... Все?

– Только начало.- Молодой папаша просиял, озаренный необъятностью перспектив.- Клеенку!
– вспомнил он.

– Вот видите,- сказала Ася.

Позавчера к ней - не к собственной маме - прибежала эта Шур-кина подружка из техникума, Ирка, и нестыдливо, но и недерзко, житейски просто попросила устроить ее в больницу. Необходимо, объяснила она, чтобы все состоялось в субботу, нельзя в горячее время перед сессией пропускать не то важные консультации, не то лабораторные работы, не то еще что-то.

– Мерзавец! Он у меня получит!
– заверила Ася девочку, но девочка вступилась за Шурку.

– Ну что вы!..-сказала она, и Ася смешалась под иронично укоряющим взглядом.

А на вид котёнок двух недель от роду.

"Леночка!.."-как будто прощаясь с Леночкой навеки, с тоской подумала Ася и тут же пообещала Ирке все устроить.

Леночкино целомудрие Ася нежно чтила. Но практический подход Ирочки к затруднительному, как говорили раньше, положению восхитил. Не бесстыдство восхитило, но деловитость, с которой она явилась к Шуркиной маме, как к знакомому медику. Когда Ася была школьницей, в их классе повесилась ученица, попав в такую вот историю...

Ася спросила у Иры, любит ли она Шурика. Оказывается, его нельзя не любить. И в Шурике на этот счет тоже, оказывается, нельзя сомневаться. Все в порядке. Но жениться на втором курсе - только родителям морока. И Ася малодушно кивнула.

Кто попадал в родильный дом, в родильный зал с праздной целью, кто, пользуясь редчайшей привилегией, проник туда не с муками, а лишь с восторженным сочувствием, в том многое переменится, тому многое, ранее, быть может, несбыточное, вдруг покажется неважным, а что-то неуместное вполне допустимым. Здесь столько странного, столько неправдоподобного, а чудеса преобразуют наши понятия. Преобразующую силу источают матери, как ученицы, робко и покорно внемлющие строгости своих младенцев. И быстрые нянечки, снующие по коридорам, бесстрашно таскающие по трое новорожденных на каждой руке. И голубые костры в самом святилище - это пылают облитые спиртом и подожженные столы, морозно-блестящие конструкции. И юные акушерки, еще не ведавшие любви девочки, назначенные зажигать костры в честь ее пречистого и кровавого торжества...

Ася здесь уже бывала не однажды. Ее здесь знали, пускали в ординаторскую, и она ждала, пока к ней, иногда на полминуты, даже не стягивая перчаток, выйдет доктор Никитина - Люся. Бывало, что приходилось ждать долго, бывало, что Асе давали халат и пускали в родильный зал к Люсе, а бывало, что они курили вместе где-нибудь на лестнице возле окна или у дежурной сестры или на диване в ординаторской. Главное, чтобы никто не мешал разговору, хотя чаще всего они болтали о пустяках - о платье для Леночки, о Шуркиных двойках, о нелегком характере Асиного мужа или просто молчали, радуясь друг другу.