— Погоди, ты что — не читала Шекспира?! Он теперь не входит в школьную программу?

— У нас не проанглийское образование. Мы подробно изучали русскую литературу.

— Да, чувствую, мне придется серьезно заняться твоим образованием, отличница.

Тут врач, которого я так и не узнала, как зовут, высовывается из машины и зовет Эда к себе. Федор с Максом помогают идти Ястребову, который тянет за одну руку меня. Не понимаю, что происходит, но иду.

— Пропустите вдову вперед, — говорит Эд.

Мужчины расступаются. Подхожу вплотную ко входу в автомобиль и непонимающе заглядываю внутрь. И...

Похоже, я чуть не грохнулась в обморок, когда увидела, как тело моего мужа повернуло голову и посмотрело на меня. Если бы секунду спустя Эд не развернул меня к себе и не завладел моими губами, я бы провалилась куда-то в небытие, а так только дернулась и словно взлетела. Он обнимает меня крепко-крепко, не давая упасть, хотя, помню — с трудом держится на ногах сам.

Его губы сейчас дают мне все — нежность, дыхание, смысл, жизнь. Не обращая внимания на окружающих, он целует меня так же неистово и интимно, как несколько дней назад, когда мы еще не знали, что ребенок во мне уже есть. А значит — теперь это имеет отношение именно ко мне, это — конкретно мне помощь и поддержка, и это точно страсть и любовь.

Я плавлюсь от его внимания. Его нежный и упрямый язык находит во мне какие-то чувствительные точки, от которых мягко и сильно бьется сердце, и разбегаются по всему телу толпы радостных мурашек, и бабочки в животе принимаются кружить в темпе вальса. Большие руки поглаживают меня по спине, его дыхание становится прерывистым и — готова поклясться — его штаны делаются ему малы.

Помню, что мой любимый мужчина прошел где-то рядом со смертью, и там он принял правильное решение больше не издеваться над чувствами — ни над моими, ни над своими.

Сейчас он показывает всем, что он меня любит. Так и должно быть, это совершенно нормально. Мне кажется, сейчас даже звучит музыка — что-то торжественное — или это мое сердце поет. Или наши сердца поют в унисон.

Забываю обо всем, все остальное не важно. Когда Эдуард отнимает от меня свои губы, плотоядно облизнувшись напоследок и снова разворачивая меня к машине, я с удивлением вижу перед собой Ярослава. А он смотрит на меня.

— Ты живой?! — спрашиваю, как будто это не очевидно, несмотря на пачку документов о констатации смерти и множество официальных свидетелей, оставшихся в больнице.

— Не дождетесь, — отвечает Яр чуть слышно.

У меня вытягивается лицо. Что он имеет в виду?! В чем-то обвиняет?

— «Воскресшему» нужен покой! — заявляет врач, и мы отходим от машины.

Почему-то теперь у всех присутствующих вспоминаются или рождаются прямо сейчас шутки, одна за другой — наверно, так сбрасывается общее напряжение. Смех гуляет от группы к группе. Мужчины травят анекдоты на темы жизни и здоровья, не особенно выбирая выражения и словно соревнуясь друг с другом. И я совсем не стесняюсь, перестаю психовать и хохочу вместе со всеми.

В небольшой паузе даже слышу из раскрытой дверцы машины слабое «хи-хи» голосом Ярика — значит, вообще все прекрасно. Эд держит меня за руки, и в местах контакта с его кожей у меня как бы слабые электрические разряды пробегают.

Все замечательно. После шока, точнее двух шоков подряд, моя голова начинает понемногу проясняться. Я вспоминаю слова Эдуарда об ассоциации с пьесами Шекспира, и у меня всплывает на ум слово «инсценировка». Происшедшее с Ястребовыми начинает видеться по-другому. Еще я понимаю, что из всех, кто здесь находится, одну меня не посвятили в эту комедию или драму, смотря с какой стороны на это посмотреть.

— Купилась! — с мягкой улыбкой констатирует Эд, внимательно глядя на меня, должно быть, проверяя — попытаюсь я еще раз влепить ему пощечину или нет.

— Разве можно так поступать с живыми людьми?! И почему мне не сказали? — спрашиваю Эда, натянуто улыбаясь, хотя во мне уже собираются тучи.

— Прости! Это было необходимо для достоверности, — кротко отвечает он, снова приобняв меня и поглаживая мою поясницу, которой его действия, если честно, очень нравятся. — Если бы знала, что Ярик оживет, ты не смогла бы так убедительно исполнить роль. Несмотря на то, что ты не плакала, у тебя прыгали губы, краснели глаза, дрожали руки — так хорошо не сыграешь.

— Ах ты, гад, — шепчу, отстраняясь от его ласки и оглядываясь в поисках чего-нибудь в руку, поувесистей. — А если бы я так расстроилась, что ребенка потеряла?!

— Ты же Ярика не любишь — с чего тебе особенно расстраиваться? И потом, все продумано — тебе приготовили бутыль успокаивающего. Три стаканчика, выпитого под прицелом фотокамер — это сильно, не отвертишься. Кстати, сведения о том, что ты беременна, прессе предоставили. Так что общественное мнение гарантированно на твой стороне, можно это как-нибудь использовать. А как ты ощупывала Ярика! Хорошо, что он не боится щекотки, а то бы, пожалуй, ожил раньше времени. Ты чуть ли не обцеловывала его при всех!