Меня посетило видение, что тревожит уже много лет, не давая жить спокойно.

Сияющая золотистыми огоньками женская фигура. Смех звонче переливов колокольчика. Тепло рук на плечах и спине.

Намек понят. Ты почему-то не хочешь, чтобы я закончил свое позорное существование.

Тебе не приходило в голову, что порой ты бываешь слишком требовательна?

Я не знаю, зачем живу. И не знаю, зачем продолжать жить. Подскажи хоть одну адекватную причину? Молчишь? Так и знал.

Ты жестока. Ты очень ко мне жестока.

Рита, я больше так не могу! Прошу, просто дай мне сдохнуть!

Дорогая серая масса, а что думаете вы?

Послушаете еще одну историю, пока я решаю, нужно ли дальше искать в себе силы нести эту ношу дальше?

***

Я никогда не был настолько поломан и уничтожен, как зимой и весной первого учебного года в Тинтагеле.

Разумеется, меня не могли посадить в тюрьму за лжесвидетельство — где бы отец раздобыл нового наследника? Но это не означало, что мою жизнь не могли сделать подобной тюрьме.

— Вижу тебя, только когда идешь по коридору на занятия, — Ленард передал мне отчет о смене. — Ты как вообще?

Я посмотрел на него исподлобья и хмыкнул:

— Какое тебе дело? Разве тебе не противно «даже срать со мной на одном поле»?

О да, его увольнение прошло с шиком, блеском и потоком грязи, вылитой на меня. Наверное, ему было стыдно, ведь я не ответил ни на одну нападку.

— Алан, — вздохнул Лен, — давай поговорим, как мужик с мужиком. У нас теперь есть общее дело, потому мы должны перестать цапаться…

— С тобой цапается какой-то воображаемый друг, — прервал я его. — У меня к тебе нет никаких претензий.

— Мне сказали…

— Слушать надо ровно то, что идет из этого рта, — ткнул я пальцем себя в подбородок. — Общее дело я не подведу, уже большой мальчик. А теперь позволь идти. У меня моление через час, а потом идти на смену.

Отец не дал четких указаний насчет моего наказания, даже не счел нужным выйти на связь после приговора. Через сэра Персиваля он передал, что я взрослый мужчина и должен сам решить, как искупить свою вину. На этом его участие закончилось.

— Это и есть его наказание, — объяснила мне Элина, взбалтывая соломинкой густой напиток цвета болотной жижи. — Пусть сынок съест себя сам маленькой ложечкой.

Мы невероятно сблизились меньше чем за пару месяцев. Она бросила пить, подсела на чересчур здоровый и весьма активный образ жизни и стала весьма приятной в общении, не считая моментов, когда пыталась посвятить всех нас в новую веру.

— Не принимает ни одного запроса на связь, — я сделал глоток пойла за компанию и поморщился. — Прости, ты уверена, что это оздоравливает? Как будто у яда и тошноты родились дети.

— Инфантильные родители часто игнорируют своих детей, когда не могут вербально объяснить им, чего хотят, — забрала у меня стакан Элла. — И не надо обижать мой очищающий коктейль. Не хочешь пить — мне больше достанется.

Мы брели по окраине парка, вдыхая теплые запахи молодой липкой листвы и прелой земли полной грудью. Почему-то в подобные сумерки меня всегда окутывало волной грусти.

— Элла, — вдруг спросил я жалобно, как маленький мальчик, — он меня не любит?

— Если бы я знала, Ал, — потрепала она меня по голове. — У наших родителей не было сил заботиться о себе, что там про нас говорить.

— И потому с нами обращались чуть лучше, чем со скотом? — злость и грусть лились из меня, как вода из переполненной чаши.

— Да, они не очень-то старались любить нас, — тряхнула головой Элина. — Но я так устала жалеть себя! Алан, у нас впереди такая важная пора! Не надо портить себе жизнь, сидя в раковине и думая, как заставить каменную глыбу хоть что-то чувствовать к тебе!

Сказать по правде, отцу не нужно было даже стараться придумывать наказание. Я готов был покарать себя абсолютно добровольно.

Каждый вечер я читал вслух книгу о сотворении Мира, уделяя особое внимание строкам:«И будут низвергнуты в Пекло лжецы. И задохнутся они заживо в паутине своей клеветы. И каждое слово против правды будет ранить их больнее ударов ста мечей».Последняя фраза произвела на меня сильное впечатление, потому что, кроме одного приема пищи в сутки, я изобрел для себя весьма изощренную пытку.