Впрочем, последним заинтересовался Пересечень:

– А вот о годовых кольцах прошу поподробнее.

И завязалась дискуссия.

Из всего разговора я вынесла, что Птица-Весень каким-то образом способна воздействовать на годовые кольца, хотя они обычно расположены в деревьях, намертво там закреплены и нарастают с каждым годом по мере утолщения стволов. Это если вспомнить курс ботаники.

Сио Лантий тоже диву давался и терялся в догадках, какие кольца Инычужи имеют в виду. Как выяснилось, деревья – точнее, именно Хвоистые Химеры – могут повлиять на время, если нарастят годовое кольцо по просьбе кого-нибудь очень влиятельного и могущественного. И тогда времени будет некуда деваться – разгонится, как миленькое.

– Но договариваться с Птицей-Весень придётся тебе, Нойта, – тронул меня за руку Пересечень. – Она-то и во вменяемом состоянии за услугу может шкуру содрать, иногда даже в прямом смысле. А уж сейчас, когда в ней столько ярости… Страшно представить.

У меня будто все внутренности скукожились, холод до костей пробрал. Но я не подала виду. Под завязку напитаться тоской по вине гирлянды или потерпеть боль от Птицы-Весень ради исцеления? Полагаю, лучше уж второе.

– Понятно. Приму к сведению, – пробормотала я и обхватила себя за плечи.

Сио Лантий, напарник мой сострадательный, тоже меня за плечи обхватил, согревая, успокаивая без слов. Вроде бы помогло, отпустило. Правда, ненадолго.

Лесные ижи-существа продолжили пляски вокруг костра, а мы опустошили блюда (пустые, они исчезали сами собой – вот удобно, посуду не надо мыть) и засобирались обратно. Путеводная Нить променяла широкий и мягкий капюшон Пересеченя на облезлый воротник шубы Нойты Сарс, забралась в углубление и прислонилась – тёплая – к моему затылку.

– Всё будет хорошо, Нойта. Всё будет хорошо, – шептала она.

Молчала бы, честное слово. Из-за неё я была вынуждена шагать позади всех, ибо плакать на виду у Инычужей – сами знаете, чревато дополнительной порцией утешений, от которых только горше делается.

Лес шумел кронами в вышине. Ветер разгонял тучи, светлел горизонт. А я шла и плакала. И слёзы мои застывали красивыми льдинками на щеках, а потом падали в снег.

Как только мы добрались домой, Пересечень взялся за растопку камина, ибо батареи со своей задачей справлялись довольно вяло. Вор-Кошмарник в молчании удалился к себе в комнату, Путеводная Нить – на полку для шляп, Небываль-из-Пустоши взгромоздилась на спинку дивана. А Сио Лантий приткнулся в углу прихожей, потому что «Нойта должна пойти наверх одна».

На этом настояли решительно все. Они были убеждены, что Птица-Весень в скверном расположении духа не снизойдёт до моих просьб, если в комнате, кроме нас двоих, будет кто-то ещё.

А на меня и без того тоска наваливалась, тяжёлая, чернильная, густая...

Ли Фаний Орл поднялся с софы и обнял меня напоследок.

– Если надо, значит, надо. Жаль, что я не могу быть тебе полезен.

Утешил, нечего сказать.

Затем он уселся на тумбу напротив Сио Лантия и сочувственно вздохнул. Две охранные статуи, подумала я. Два согбенных привратника. Вот, как будет смотреться Нойта Сарс у Врат в Дивный Мир. Примерно так же уныло, да.

Моя рука примерзала к железным перилам пожарной лестницы. Ноги, несмотря на наличие обуви, примерзали к ступенькам – но тут уже, по большей части, из-за страха. Мне предстояло пойти на сближение с совершенно иной, неизученной формой жизни, в корне отличной от той милой, дружелюбной Птицы-Весень с красочным оперением. Как она отнесётся ко мне, когда я выпущу её из клетки? Не заклюёт ли? Не истеку ли я кровью прямо там, в собственной спальне?

Открывая дверь, я понятия не имела, что меня ждёт. Тишина и холод пустой комнаты были подобны хищным зверям, которые вонзали зубы прямо в моё сердце.

Птица-Весень (точнее, маленький чёрный обрубок с иглой вместо клюва) сидела на жёрдочке в клетке, крепко обхватив перекладину когтистыми пальцами неожиданно мощных лап. Набравшись смелости, я подошла к подоконнику и развернула клетку так, чтобы видеть крошечные злые глазки Птицы. Но та смотрела не на меня, а мимо меня, сквозь меня, словно Нойта – призрак, словно Нойты уже не существует и все фонарики гирлянды-проклятия погасли давным-давно.

По телу Птицы прокатывалась дрожь.

– Слушай, – неуверенно сказала я, и собственный голос показался мне слабым и жалким. – Слушай, нужна твоя помощь. Без тебя никак.

Она не отреагировала, продолжая сидеть на одном месте, и лишь тьма ещё сильнее налилась в её глаза.

– С-слушай, – цепенея, пробормотала я. – Давай приблизим весну. Ты ведь тоже этого хочешь. Тебе же плохо. И мне плохо. И так уж вышло, что весна нужна позарез нам обеим.

Птица-Весень вмиг перестала дрожать. Она слегка подняла голову и уставилась на меня своей ослепительной и неопровержимой тьмой, метя кончиком клюва-иглы аккурат в переносицу.

Пора, решила я и, сняв с клетки пружинный крючок, отворила дверцу и отошла на шаг – всего на шаг, хотя по-хорошему, вообще-то, стоило бы без оглядки бежать.