Мой мыслительный процесс прервался оглушительным треском. Как будто дерево вдруг дискомфорт почувствовало и заявило нам, что оно обо всём этом думает. Содрогнулась крона, прибежище пернатых, и я услыхала приглушённый птичий гвалт в поднебесье.

– Закончила! – сообщила вслух Птица-Весень, и нас сию же секунду объял свет.

Насколько я поняла, целительный, поскольку с меня тотчас слетела и тоска, и усталость, словно проклятой гирлянды никогда не существовало.

А моя Птица восстала из пепла, обзавелась оперением, живым взглядом, изящными формами клюва и лап. Она парила в потоке света, расправив крылья, и больше не томилась от ненависти ко всему миру.

Мы уже не находились внутри Хвоистой Химеры. Разноцветным благоухающим потоком сияния нас вновь куда-то несло. Да что я говорю «куда-то»! Нас несло во вполне определённом направлении. В весну.

«Что, и всё?» – с облегчением, помноженным на недоумение, думала я, когда вокруг нас стали набухать почки, снег – экстренно таять, а подснежники – столь же экстренно распускаться.

Испытание пройдено, Нойта, дыши глубже. Дыши… Как-то так пел мне ветер, напоённый весенней свободой.

Мы пережили этот этап. Ты пережила. Но дальше ведь наверняка возникнет ещё какое-нибудь препятствие, и жизнь малиной не покажется, и опять придётся страдать.

Мои опасения на этот счёт были признаны негодными: Птица-Весень по-прежнему могла читать меня, как включённый планшет без паролей с неограниченным доступом к приложениям.

– Наслаждайся моментом, – сказала она. – Такая простая истина, но ты почему-то всегда её игнорируешь. Что тебе будущее, когда можно столько замечательных вещей наворотить в настоящем?

Потом она сказала, что благодарна мне за всё по очереди: и за клетку, в которую её посадили, и за ускорение весны, и за бесстрашие. А вот за кровавую историю прости, пожалуйста, было больно, знаю, и жутко (кому, как не мне, понимать). Но до чего же радостно, что период нелюбви закончился. Когда ты объят ненавистью, ты не любишь. Когда в тебе тоска или страх, любовь часто бывает изгнана. А жить без неё очень тяжело. Очень. Очень.

Мы немного полетали в расцветающем, пробуждающемся лесу. Я говорю «мы» и «полетали», потому что я вызвала из небытия свои роскошные искристые крылья, чем немало ошарашила Птицу-Весень, после чего составила ей полноценную компанию.

Два крылатых существа – маленькое и большое – вылетели из леса в ярчайший из рассветов и приземлились на крышу дома, из трубы которого валил дым. Наш дом, подумалось мне, и наш дым. И как было бы чудесно, если бы вот это «наше» продолжалось до бесконечности. Но почему-то всегда приходится уходить…

– Нойта, Весень! – крикнул нам Пересечень, высунувшись из кухонного окна и размахивая поварёшкой. – Спускайтесь сюда!

– Дуйте жрать! – проорал Вор-Кошмарник, высунувшись из окошка по соседству.

Мы, само собой, спустились. И Пересечень не умолкал ни на мгновение. Всё рассказывал, как увидел, что гирлянда с тыквами рассыпалась в прах, а потом услышал, как запели в саду птицы. И солнце вдруг пригрело, и ручьи побежали, и цветение резко началось.

– Сразу понял, что это вы весну поторопили. Умнички мои!

Он похвалил новое оперение Птицы-Весень и заявил, что она стала ещё краше, чем была. А Ли Фаний Орл сидел, сложив на коленях руки, и Сио Лантий сидел, и оба мечтательно улыбались, глядя на меня своими лучистыми глазами. Будто я какая-нибудь картина в галерее, созданная исключительно затем, чтобы мною любовались.

Пересечень спохватился и позвал всех к столу. Но не успели мы толком поесть, как в дверь постучали. На пороге обнаружились профессор с Кагатой.

– Вы что-то сделали, да? – пытливо спросил Деус Ним. – Это ведьвычто-то сделали. Ни за что не поверю, будто бы погода распсиховалась без посторонней помощи. Сначала пурга, следом оттепель. Моя престарелая соседка по общежитию жалуется на давление и мигрень. В грибной отель, где живёт Кагата, трижды приезжала скорая. Вы, вообще, что тут устроили, а, Нойта Сарс?!

Он обратился ко мне по имени и фамилии, что само по себе означало, что он настроен на серьёзные разбирательства. Но то, с какой саркастичной ухмылкой он произнёс свою обвинительную речь, выдавало его с потрохами. Этот хмырь откровенно забавлялся происходящим.

– Нойта, Сио Лантий, – позвал он, – на пару слов.

И скрылся за дверью в бушующей солнечной весне.

Точно по щелчку чьих-то волшебных пальцев, ровно в этот же момент во дворе припустил бисером весёлый ливень. Но под козырьком крыльца он нам был, конечно, не страшен. Отложив вилки и ножи, мы с Сио Лантием выбрались из-за стола.

Снаружи пахло древесиной, сырой землёй и дикими ягодами, которые, не ровен час, проклюнутся и созреют в чреве леса. Дождь пытался достать нас и так, и эдак, задевая холодными брызгами. Козырёк над крыльцом спасал едва-едва.

– Так, – деловито прищурился Деус Ним, оглядывая меня, как какую-нибудь статую, выставленную на продажу. – Смотрю, твой комплект уже полон. Не буду спрашивать, где именно ты отхватила свою недостающую часть. Просто знай, что я очень тобой горжусь.

– А ты… – Он подошёл к Сио Лантию и мгновенно определил: – Не готов. Даю тебе неделю. За неделю, надеюсь, справишься.