– А ну стой!– взвыл он. – Я те ща зубы-то пересчитаю!

Зря он тратил время на крики. Купава успела взмахнуть платком – и туман белой змеей скользнул к трупам, напитываясь мерзким, тошнотворным запахом. Ещё один взмах – белая змейка кинулась в лицо бегущим на Купаву мужчинам, забила ноздри и глотку. Эффект превзошёл даже ожидания Купавы: беззубый свалился на пол, уронив обнажённый нож и принялся неудержимо блевать; второй схватился за стойку-подпорку, силясь удержаться на ногах.

А Купава бросилась к лестнице.

В горнице было только несколько девиц, которые застыли столбом, когда к ним ворвалась растрёпанная, босая русалка. Только одна отшвырнула поленья, которые тащила в руках, и попробовала схватить Купаву. Черноглазая, черноволосая – не та ли, что заманила Купаву в ловушку и огрела по затылку?

Неважно.

Единственным оружием Купавы была верёвка – сложенная втрое, зажатая в руке. Русалка хлестнула ей, как кнутом, метя девушке в глаза. Та взвизгнула и отпрянула к стене, успев крикнуть:

– Держи её! Держи!!

Купава вылетела во двор. Лаяла, срываясь с цепи, собака; какие-то мужчины бежали к русалке, один из них сжимал в руках топор.

«Попалась рыбка в сети».

«Не сбежать».

Купаву охватило пьянящее веселье – чувство, незнакомое и родное одновременно. Она широко улыбнулась – и прыгнула: сначала на поленницу, потом на крышу дровяного сарая. Двор был обнесён невысокой оградой – препятствие для тех, кто за ней погонится, но не для Купавы. Русалка расхохоталась и помахала преследователям рукой, прежде чем спрыгнуть на улицу.

– Ааа! Ведьма!!! – понеслось ей вслед.

«Попрошу! – подумала Купава несколько обиженно. – Русалка!!»

Не медля, не ожидая, пока эти мужчины придут в себя и кинутся в погоню, она что было ног понеслась туда, откуда пахло рекой. Прохожие шарахались, как мальки от опущенной в воду руки.

Солнца катилось к горизонту. Наверное, поединок был в разгаре, но она успеет.

Должна успеть.

***

Удар, ещё удар. Костяшки пальцев Горислава ссадила на обеих кулаках. Она била, била и била – но Хурга всё ещё стоял.

Огонь, который пылал внутри змеини, был только рад этому. Он жаждал крови, но каждая капля его лишь больше распаляла. Иногда из красного марева перед глазами выплывало лицо Хурги – окровавленное, но с внимательным, сосредоточенным взглядом. Звенели в ушах крики разбойников.

Горислава смеётся. Глаз у неё подбит, а зуб шатается, но она счастлива. Выиграла ещё один бой. И они с Лихо, как взрослые, выпивают в кабаке.

Мать хмурится. Божена причитает. Но Горислава твёрдо говорит: «Дармоедкой быть не хочу. Шью я плохо, хозяйство у нас не такое уж богатое, а замуж меня никто не возьмёт» – и высыпает на стол заработанные деньги.

Она всё больше времени проводит с Лихо и скоморохами.

Отец Лавр хмурится каждый раз, когда видит Гориславу в церкве. «Негоже девице участвовать в игрищах бесовских, драться на потеху дуракам», – говорит он. Добрая душа. Когда её мать в церкву не пустили, заставили молиться снаружи, вместе с блудницами, Лавр сам лично её за руку внутри привёл.

«А что мне делать-то? – пожимает плечами Горислава. – Я ведь диаволица степная, такой самое то со скоморохами плясать»….

…«Пощади! Пощади!! – кричит Мал. Он отползает прочь от Гориславы, цепляясь за землю единственной рукой – вторая выгнулась под неестественным углом. Нога тоже волочится. – Не надо, Горька! Пожалуйста!»

Горислава наступает на друга. Бывшего друга. Слёзы текут из глаз и высыхают на щеках – под кожей горит огонь.

«Это всё Лихо! – Мал упирается спиной в стенку сарая. – Это всё он, он придумал!!»

…Что?! Она лежит на земле?!

Но как…

Хурга схватил её за волосы, вздёрнул на ноги – и снова швырнул на землю. Горислава попыталась подняться и поняла, что не может. Тело не слушалось её!

– В тебе горит яркий огонь, – сказал Хурга. Его лицо заливала кровь, подбитый глаз превратился в узкую щель.– Но ты не умеешь им управлять. А кто не умеет управлять огнём… – он схватил её за повязку на груди, поднимая. – …Выгорает изнутри.

Он занёс руку для удара – последнего.

«Нет. Я не могу… – мысли давались с трудом. Мгновение назад кровь в жилах пылала, а теперь остались только прогоревшие угли, тлеющие в темноте. – Я не могу умереть…»