– Нет...- шептала зло, выкручиваясь и извиваясь всем телом, но барон не отпускал её.

О, он не прикасался к этому телу уже давно, он и не знал, что оно так изменилось, словно зрелое яблоко налилось. После беременности, после рождения ребёнка появилась грудь, округлились бёдра. Сейчас она могла вскружить голову кому угодно, что говорить про этих глупых щенков?

Барон не собирался уступать ей, ещё чего! Он в доме хозяин, он её господин и милорд, она всегда должна знать своё место, знать и помнить, кто она. А она – всего лишь жена и мать его ребёнка, у неё нет и не может быть своего мнения и своих дел, она лишь продолжение, часть своего мужа, не половина, только –

часть!

Он хлестал её по лицу, обычно после этого она сдавалась и позволяла брать себя, но сегодня нет, не покорялась, даже когда появилась кровь. Сумела перевернуться на живот и пыталась выбраться из-под тела мужа. «Нет уж, дорогая, в ногах я стар, но руками я могу скрутить тебя в бараний рог, и ты не пикнешь...»

Он сумел добраться до её тела, найти его под всеми её юбками и жестко овладеть ею, доказывал и себе, и ей, что имеет полное право мужа и господина. Она покорилась, молча терпела всё, жаль, что он не видел её лица, он хотел бы видеть её лицо, знать, что она чувствует.

Барон намотал разметавшиеся волосы жены на кулак и подтянул её голову к себе, но не сумел прочитать по закрытым глазам и сомкнутым губам ни единого чувства. Ну и ладно. Прежде, чем оставить её он зло прошептал на ухо, украшенное скромной серёжкой:

– Ну что, тебя ещё волнует судьба этого сопляка?- Она ничего не ответила ему, и барон, усмехнувшись, оттолкнул жену от себя, выдохнул сипло:- Ты надоела мне за сегодняшний день, я устал от тебя... Мне противно даже глядеть на тебя... Я не хочу даже спать с тобой в одной постели. Я найду себе другой угол, лучше на конюшне среди слуг и оруженосцев, чем рядом с тобой...

Он ждал хоть слова от неё, но она молчала, конечно, он был бы рад несказанно, если бы сейчас она расплакалась, он бы добился своего. Но не дождался этого и ушёл.

Ания дала волю слезам только тогда, когда осталась одна. Вытирала кровь и слёзы и проклинала своего мужа. Кто бы сказал, что только сегодня утром её сердце было полно любви и радости?

* * * * *

За год, проведённый в Дарнте, Эрвин ни разу не бывал здесь, даже из любопытства не спускался ни разу. И никогда не задавался вопросом, кто и за что может обитать здесь, в дарнтской замковой тюрьме? Кого и за что могут посадить сюда? Воров, предателей, убийц?

В Гаварде тоже была своя тюрьма, в детстве говорили, что там держали пленных в годы войны, но при Эрвине там обычно сидели провинившиеся крестьяне из округи, кого старосты арестовывали за кражи и потравы, за браконьерство, или ещё за какие проступки. Они дожидались суда своего сеньора и сидели в тюрьме недолго. После смерти отца Эрвин, вступив в права, сам судил и вершил разбирательства, и старался делать это регулярно, поэтому арестованные в тюрьме томились недолго, от силы несколько дней.

Да, любая тюрьма на то и тюрьма, чтобы не быть местом отдыха и удобства. Здесь держат тех, кого хотят наказать: злостных должников, например, мелких воров, чтоб неповадно было в другой раз обманывать господина; в годы войны здесь, в самом деле, могли оказаться пленные воины, да и то из тех, кто побогаче, за кого могли заплатить выкуп. Какой смысл держать простых солдат или сержантов?

Сейчас, находясь в одной из камер, Эрвин о многом успел передумать, заново мысленно пройтись по всем событиям своей недолгой жизни. Сколько ему сейчас? В ноябре будет двадцать... Скоро два года жизни, поломанной скитаниями и мытарства, благодаря своему дяде. Вспоминались встречи и разговоры с ним, коварным родственником, былое стремление покинуть дом и отправиться путешествовать.

Как дядя Вольф говорил ему тогда? Не торопись, ещё будешь жалеть и мечтать о доме, о родном очаге и своей кровати.

Как он был прав. Прошло всего два года, и за них из головы выветрилась вся эта щенячья суета, желания броситься куда-то, служить кому-то, воевать.

Хотелось просто покоя, своего надёжного родного угла, любую девушку рядом, и пусть не будет замков и громких титулов, не будет милордов и сражений, будет просто тихий вечер, треск огня в камине, звон колокола и покой на душе. Знать, что никто не выгонит тебя, не ударит исподтишка и по самодурству характера не посадит в подобное гнусное место. Хотелось быть хозяином самому себе и своей жизни.

Всё детство и юность его воспитывали служению своему сеньору, он был готов в любой момент отдать свой меч и боевого коня милорду, он был готов бежать у стремени, закрыть собой господина, он принял бы любое наказание за провинность. Его учили этому всю его жизнь. Учил отец и его окружение, учил воспитатель граф Крейв из Либерна, и Эрвин сейчас не винил никого за то, что с ним случилось, ни своего сеньора барона Элвуда, ни его незадачливую супругу.

Он знал, что его накажут, знал об этом с того самого момента, как подчинился приказу баронессы и пошёл с ней в этот Берд. Может быть, он только не был согласен с величиной этого наказания.