Стоименка и мать слушали ее, словно громом пораженные. Как молоко, закипая, выплескивается из кастрюли, так вскипела Стоименка.

— У людей такое горе, а ты радуешься! Стыдилась бы, бессовестная!

— Радуется вот! — гневно прибавила и бабушка Катерина. — Все ей у нас чужое. Свысока смотрит. То ей не нравится, другое не нравится. Можно подумать, что раньше во дворце жила. Погляжу я на тебя, так без крыши над головой останешься!

Аничка вздрогнула, побледнела. Никогда свекровь не говорила с ней таким тоном.

— Мама, зачем ты так говоришь? Разве я помогу, если начну охать? Государство нас переселяет, государство нам и дома дает. А у Злати руки золотые, он везде найдет работу. Вы же знаете, ему уже два раза премии на водохранилище давали. И в многотиражке о нем писали.

…В горнице тем временем стало многолюдно. Соседки, услышав о выплате, сошлись потолковать к бабушке Катерине, как к старшей. Они сидели кто на постелях, кто на лавках. Катерина примостилась в сторонке, у окна. Она не участвовала в разговоре, а размышляла, как это плохо, что ее старик и Гроздю не своей головой думают, а следуют за Вуто. Сколько раз она им говорила: «На чужой веревке не спускайся в колодец, может, она гнилая», — не слушают.

Бабушка Катерина оторвала нитку и убрала в кошелку намотанное до конца веретено, раздувшееся посредине, как живот откормленного щенка. Она отодвинула кошелку к стене и прислушалась к разговору. Женщины не спешили расходиться. Дома у них все из рук валилось, только и думали — узнать бы что-нибудь новое, услышать, кто и как приготовился к отъезду.

Об этом и велась беседа.

— Я говорю хозяину: хоть бы недалеко от села, чтоб можно было прийти да вспомнить — там был двор Карагёла, там — Гёздере.

— А мы, как уедем, уж и не увидимся. Какие только соседи попадутся? Дал бы бог хороших. Человек добрым словом гору сдвинет. Ведь и там люди живут. Не съедят же нас.

— А у нас спора нет, куда ехать. У меня три сестры в Софии. У мужа — братья. Всё и нам местечко найдется.

— Ох, уж эта София! — наконец вмешалась бабушка Катерина. — Кто откуда ни едет — все в Софию. Вот и нас хотят туда же. Я старику говорю: поедем опять в село, а он — нет, не хочет с сыном расставаться.

Старуха укоризненно взглянула на Аничку, будто та была во всем виновата. Но веселый нрав быстро пересилил горе. Ее тонкие губы вытянулись в лукавой улыбке:

— Видно, придется мне купить сумку и ходить, как учительница, за покупками.

Она повесила на руку корзинку с веретенами и важно прошлась по комнате.

— И как это ты можешь смеяться, бабушка Катерина? — сказала Джина.

— А что ж, сесть и реветь, вроде вас?

— Бабушка Катерина, а ты бывало, как соберемся, все нам пела, — отозвалась какая-то хохотушка.

Старуха покачала головой. Смех замер у нее на губах. Прежняя тяжесть сдавила сердце.

— Один рот и для песен и для плача, — сказала она, вздохнув, — сейчас мне больше плакать хочется. О смерти, а не о песнях думать приходится.

Женщины разошлись. Стоименка тоже собралась домой. Аничка вышла по хозяйству. Вдруг дверь снова распахнулась:

— Бабушка Катерина, мама!

Худенькая, бледненькая сероглазая девушка остановилась на пороге. Она прижимала обе руки к сердцу, словно старалась удержать его в груди.

— Спренчо приехал в отпуск на два дня. А если они уедут, что будет?

Ее тяжелые косы упали почти до колен. Иглика села рядом с матерью и зарылась головой в ее фартук. Стоименка хотела было отругать дочь, но пожалела ее.

— Тебя не спросят. Будет то, что скажет отец.

— Мама, да мне же с ним жить, а не отцу!..

— Ты что, с ума сошла из-за этого Спренчо? Мала еще о замужестве говорить. Даже приданое не приготовила.

— Он меня и без приданого берет.

— Да ты совсем еще дитя, — вмешалась бабушка Катерина, — и в хозяйстве ты ничего не смыслишь.

— Бабушка, я все равно уйду к нему, так и знай! Я слово дала.

— Ты отцу-то не проговорись, — сказала бабушка Катерина, — а то он тебе всыплет…

— И как мы ее отпустим в Герман? — вздохнула Стоименка. — Совсем ведь там без родных будет. Нет, подождем. Вот все устроится, посмотрим, кто где, тогда и замуж выдадим.

— А зачем вы записались в Новую Загору?

— Отец так решил.

— Хоть бы меня спросили!

— А они нас спрашивали? — оборвала дочь Стоименка. — Довольно! Каждый день и встаем и ложимся с этими разговорами. Куда ты от нас денешься?

— Ну да, а когда Спренчо придет со службы, что он, меня искать, что ли, будет? На другой женится. Бабушка, скажи хоть ты ей!..