время он предпринял попытку, правда, не обойти зону гроз, но хотя бы оставить

ее пониже под собой. Двигатели были выведены на режим полного газа, и

тяжелый корабль натужно, метр за метром, полез вверх.

Но было уже поздно. События помчались в непрерывно ускоряющемся

темпе: каждая секунда приносила новое и, увы, все более тревожное. Исчезли из

виду звезды на небе. По фюзеляжу заскользили какие-то странные, светящиеся

изнутри, розовые облачные клочья.

Еще мгновение — и могучий нисходящий поток рванул машину вниз. Не

успел экипаж опомниться, как оказался в самой толще грозовой тучи.

И вот тогда-то и началось!

* * *

Огромный корабль, которому, можно сказать, по штату было положено

переходить из режима в режим медленно, плавно, с солидной неторопливостью,

— этот самый корабль, будто лишившись поддерживающих его крыльев, падал

— именно падал, а не снижался! — в глубь черной облачности.

Воздушные порывы швыряли его с борта на борт, гнули крылья,

наваливались так, что трещали заклепки, на фюзеляж.

Машину несло вниз на сотни метров в секунду. Впрочем, назвать точную

цифру вертикальной скорости было невозможно: стрелки приборов метались по

своим циферблатам как угорелые, ни на мгновение не останавливаясь в каком-то

более или менее определенном положении.

367 Кругом сверкали молнии. И вот, наэлектризованный до предела, засветился

каким-то странным, неровным светом сам корабль, забегали огоньки по

поверхности крыльев и фюзеляжа, полетели искры с концов консолей, а на

штангу, торчащую из носа самолета — перед самыми лицами полуослепленных

летчиков, — сел огромый кипящий огненный шар.

Ярким пламенем горели окружавшие со всех сторон машину облака.

«Наверное, так выглядит изнутри работающая домна», — рассказывали потом

обо всей этой переделке наши товарищи.

Один за другим самопроизвольно выключались двигатели — их входные

устройства в таких потоках работать, конечно, не могли. Второй летчик упорно

запускал их вновь, но угнаться за темпом событий было нелегко: не успевал

запуститься один двигатель, как выходил из строя другой. Выл момент, когда не

работали три двигателя из четырех!

Надо отдать должное экипажу — он не растерялся.

Оба пилота — и командир корабля и второй летчик — не опустили руки: тогда уж ни единого шанса на спасение не осталось бы наверняка! Работая, сколько хватало сил, штурвалами и педалями, они старались удержать самолет в

каком-то более или менее приемлемом положении в пространстве, как говорится

— лишь бы не вверх колесами. Сидевший у экрана бортового радиолокатора

штурман отрывочно командовал: «Левее. . правее. . прямо...» — ему, единственному в экипаже, было в какой-то степени видно расположение зон

особенно интенсивной грозовой деятельности.

Больше предпринять было нечего...

К счастью, все это мы впоследствии узнали по рассказам экипажа самолета, а

не по разрозненным остаткам, собранным аварийной комиссией, хотя, говоря

откровенно, по всему ходу дела следовало скорее ожидать последнего.

Когда гроза в конце концов выплюнула из своих недр многострадальную

машину, выяснилось, что за несколько десятков секунд потеряно без малого пять

километров высоты! В нормальной атмосфере самолет этого типа никаким

способом — даже в пикировании — не мог бы снизиться так энергично.

Ни о каком дальнейшем выполнении задания, разумеется, не могло быть и

речи. Стояла другая задача: как-нибудь потихоньку добраться домой.

368 И это удалось — дальше полет протекал без приключений, а последующий

тщательный — до последней гайки — осмотр на земле показал, что конструкция

самолета выдержала выпавшую на ее долю встряску блестяще: существенных

повреждений в машине не оказалось. Дотемна обгорели капоты двигателей, местами деформировалась обшивка крыльев и фюзеляжа, но основные силовые

узлы остались целы. Впрочем, последнее обстоятельство следует отнести прежде

всего к чести тех, кто конструировал и рассчитывал самолет на прочность, а не

тех, кто на нем летал. Ход испытаний в результате всего происшедшего так или