Да и когда употребляют, то, как правило, не вкладывают в них такой же смысл, какой вкладывает, скажем, поэт, говоря: «Я сочинил стихи».

Современный самолет испытывает большой коллектив, можно сказать, целый

оркестр. И хотя летчик-испытатель исполняет в этом оркестре сольную партию и

к малейшему его замечанию чутко прислушивается— ловит на лету — дирижер

(конструктор машины), все-таки местоимение «я» тут не подходит.

Слов нет, положение «солиста» накладывает на труд летчика определенный

отпечаток. Прежде всего он несет личную, персональную, ни с кем не

разделенную ответственность за все, что сам решил и

357

сам же осуществил в полете. Конечно, ответственность в тех — увы, нередких —

случаях, когда заслуженно или незаслуженно приходится за что-то отвечать, И

наоборот: если ни за что отвечать не приходится, а решения и действия летчика

признаются удачными, весь поток общественною одобрения или, во всяком

случае, львиная его доля фокусируется — опять-таки заслуженно или

незаслуженно — на летчике.

Так и — возвратимся к этой аналогии — у музыканта: удача или неудача в

трактовке исполняемого произведения, уровень владения техникой игры, неожиданное соединение тщательно разученного заранее и внезапно, по

вдохновению, возникшего тут же, на глазах у слушателей, — все это его

собственное, индивидуальное, свое.

Но при всем том музыкант живет и творит не в безвоздушном пространстве.

Он исполняет не какую-то вольную импровизацию, а строго — до последней

ноты — следует написанному композитором. В его успехе или неуспехе

обязательно присутствует что-то (и, наверное, немалое «что-то») от труда многих

людей, начиная от учивших его педагогов и кончая настройщиком, готовившим к

концерту инструмент, не говоря уже о дирижере и оркестре, если солист

выступает вместе с ними.

И все-таки солист остается солистом!

Нечто сходное можно сказать и о летчике. Он тоже летает не как бог на душу

положит, а пунктуально выполняя (особенно в испытательном полете) составленное на земле задание — свои «ноты». Есть у каждого летчика и своя

школа, печать которой лежит на каждом его движении. Есть и множество (куда

больше, чем у пианиста) «настройщиков», готовящих машину и оборудование к

полету. Есть даже специальные люди, обеспечивающие па аэродроме и во всей

зоне испытательных полетов должный порядок, безопасность и рабочую — чуть

было не сказал: творческую — обстановку (не знаю уж, с кем их сравнить: с

администраторами, рабочими сцены, капельдинерами?). А в полете на

многоместном самолете налицо и «оркестр». Причем опытные, хорошо

сколоченные, с полуслова понимающие командира испытательские экипажи

встречаются ненамного чаще и ценятся соответственно не ниже, чем самые что

ни на есть заслуженные симфонические коллективы. Правда, летчику —

командиру экипажа —

358

приходится быть «солистом» и «дирижером» одновременно, но это уже

подробность.

Не буду развивать аналогию дальше, сравнивая многочисленные

автоматические устройства, устанавливаемые на борту современного самолета, с

магнитофонами, патефонами, граммофонами и прочей музыкальной техникой

(подобная аналогия опасна: еще обвинят в антимеханизаторских настроениях!).

Так или иначе, факт остается фактом: на летчика, особенно летчика-испытателя, смотрят почти так же, как на солиста. Видимо, действительно разные

виды творческой деятельности человека имеют что-то общее между собой.

Но положение солиста, тем более солиста признанного (так сказать, любимца

публики), таит в себе и определенные соблазны. При всей своей неистребимой

привязанности к родной для меня испытательской корпорации должен сознаться

— не все наши молодые (да и не одни только молодые) коллеги одинаково

успешно устояли перед лицом этих соблазнов.

И первый из них — пресловутое «я».

Впрочем, это «я» — категория, встречающаяся не только в летной среде.

Вспомним хотя бы распространенное среди директоров: «Я выполнил план на

столько-то процентов». Или генеральское: «Я взял город» (по этому поводу, как

известно, еще Василий Теркин заметил, что «города сдают солдаты, генералы их