Все ближе и ближе верхняя кромка тумана, как назло, в этом месте особенно

плотного. И вот планирующий самолет погружается во влажную молочную мглу.

Никаких приборов слепого полета, конечно, нет — они появятся на добрый

десяток лет позднее. Чтобы не потерять пространственного положения и не

свалиться в штопор, приходится, замерев, по памяти сохранять то самое

положение рулей, которое подобралось в открытом полете, до того, как самолет

врезался в туман.

Взор летчика устремлен вперед в напряженных, но все еще тщетных

попытках увидеть, куда летит машина, что ждет ее внизу: овраг, лес, жилые

строения, провода высокого напряжения? Но впереди туман. . Туман. . Только

туман. .

Но вот цвет окружающей самолет мглы как-то изменился, из молочно-серого

стал чуть-чуть зеленоватым. Еще секунда — и перед взором Бывалова появилась

стремительно набегающая навстречу, покрытая травой земля. Ему оставалось

только, не мешкая, выбрать штурвал на себя и посадить машину на ровную

поверхность, луга, будто специально подставленного ему в тумане.

Везение! Потрясающее, сказочное везение!

Спокойно, как по аэродрому, катится, постепенно замедляя свой бег, самолет.

Еще совсем немного, и он остановится. Кажется, эта исключительно рискованная, как говорят, «лотерейная» вынужденная посадка окончилась благополучно.

Однако стоило этой естественной, но — увы! — преждевременной мысли

прийти летчику в голову, как он почувствовал резкий толчок.. Удар.. Треск..

Крутой разворот вправо.. И машина, врезавшись во что-156

то невидимое в тумане, замерла, неловко завалившись на бок.

Невезение! Невезение в самый последний момент, когда уже, казалось бы, так бесспорно обрисовалось везение!

Потирая ушибленное плечо, летчик выбрался из кабины на землю.

Кругом сплошной туман. Куда идти — неизвестно. И, решив переждать, пока

видимость улучшится хотя бы настолько, что можно будет отправиться искать

ближайший населенный пункт, летчик присел отдохнуть под нелепо задранным

крылом своего поломанного самолета.

Тишина, теплые лучи греющего даже сквозь туман солнца да и нервная

разрядка после пережитого напряжения быстро сделали свое дело: Бывалов

уснул»

Когда он проснулся, от тумана не осталось и следа. Самолет стоял, уткнувшись колесом в яму, единственную яму посреди огромного — по

нескольку километров в любую сторону — ровного луга. . Нужно было бы очень

точно прицелиться, чтобы, заходя на посадку при полной видимости, угодить в

эту яму нарочно!

Чего в этом полете было больше — везения или невезения, — сказать трудно.

* * *

Не всегда невезение в полете вызывает одну только досаду. Нередко —

спасибо ему и за это — оно в конце концов заставляет посмеяться.

За год до войны я заканчивал летные испытания первого в Советском Союзе

экспериментального самолета с так называемым трехколесным шасси. Создан он

был группой инженеров под руководством Игоря Павловича Толстых специально

для того, чтобы исследовать свойства такого шасси (в наши дни получившего

почти монопольное распространение) и отработать методику пилотирования

оборудованных им самолетов.

В аэродромном просторечии эта экспериментальная машина именовалась

«птеродактилем». Многие самолеты, кроме своих официальных наименований, начертанных на обложках технических описаний и употребляемых в

официальных документах, имели еще и прозвища, авторами которых были, конечно, механи-157

ки — великие любители меткого слова и острой шутки.

Большая часть этих кличек имела в своей основе созвучие. Так, самолет МИ-3 был быстро переименован в «Митрича», американский штурмовик «Нортроп», обрусев, превратился в «Антропа», трудолюбивый истребитель И-16 стал

«ишаком», а пикирующий бомбардировщик Пе-2 — «пешкой» (хотя, если

исходить не из созвучия, а из сути дела, его следовало бы назвать «ферзем» или

по крайней мере «ладьей»).

Иногда поводом для той или иной клички служил внешний вид машины.