“Ларри пригласил меня сниматься в этой картине. “А Берт Ланкастер не потребует эту роль?” — спросил я у него. “Нет,— отвечал Ларри, — он согласен, чтобы ее играли вы”. Мы отметили это событие, и Оливье улетели домой. Дома их ждал звонок из Голливуда. Ланкастер все-таки решил взять роль себе. “Или она достанется Трейси, или мы оба не будем сниматься”, — заявил Ларри. Но Ланкастер стоял на своем. Вечером Ларри позвонил мне. “Старик, — сказал он, — мы получили отставку”. “Будете знать, как просить за меня”, — ответил я”».

Отказ от участия в “Отдельных столиках” обошелся Оливье примерно в 300 тысяч долларов. Сразу же вслед за этим он дал согласие на исполнение главной роли в новой современной пьесе меньше чем за 50 фунтов в неделю. Тем самым Оливье лишний раз доказал, что он человек твердых художественных принципов, неподвластных коммерческим соблазнам. Однако скромный гонорар поражал меньше, чем выбор пьесы — очередного вызывающего сочинения двадцатисемилетнего Джона Осборна, о котором говорили тогда везде и всюду, прозвав его “сердитым молодым человеком” из-за яростных излияний антигероя “Оглянись во гневе”. Так возник творческий альянс, еще более невероятный, но, без сомнения, и более значительный, чем союз Оливье и Мерилин Монро. На этот раз король сцены протягивал руку молодому радикалу, с чьим именем восстание против истэблишмента ассоциировалось теснее всего.

Отголоски этого восстания можно было услышать и до того, как недовольный всем и вся Джимми Портер обрушился на общество, лишенное души. Но лишь постановка “Оглянись во гневе” вызвала по-настоящему широкий резонанс, впервые заговорив на таком остром, точном и страстном языке и угадав настроение целого поколения настолько верно, что “сердитый молодой человек” из броского журналистского ярлыка сделался предметом поклонения. По существу, с этого началось и возрождение английской драмы, так как после успеха “Оглянись во гневе” множество писателей, до сих пор отдававших предпочтение роману, отважились сочинять пьесы. Конечно, в бунтующей молодежи, с нескрываемым вызовом выражающей старшим свое возмущение, не было ничего особенно нового. Во всяком поколении находились чем-либо примечательные сердитые молодые люди. Скорее всего, оглушительная премьера “Оглянись во гневе” в мае 1956 года вызвала не большее потрясение, чем “Водоворот” Коуарда в 20-е годы.

Но разница все-таки была. Юные интеллектуалы, пересматривавшие систему ценностей между мировыми войнами, были в основном плоть от плоти истэблишмента — отпрыски правящих классов, благородно добивавшиеся социальной справедливости для отверженных. Теперь отверженные могли сами за себя постоять. Они возвестили о новом поколении демократической интеллигенции, которая вышла главным образом из низших слоев “среднего класса” и выросла на подачках слегка усовершенствованного государственного образования. Заботы у них были разные, но враг общий — так называемый истэблишмент, все винтики “системы”, столь успешно сохранявшей богатство, власть и влияние в руках привилегированного меньшинства.

Люди с консервативным взглядом на общественную иерархию не понимали, как сэр Лоренс, выпускник закрытой школы, офицер и джентльмен, член элитарных клубов, титулованный актер, словом, само воплощение истэблишмента, может связываться с такими людьми, как Осборн, который не закончил даже второразрядного университета, презирает национальный флаг, империю и спортивные площадки Итона и который (как он доказал позднее) способен назвать британскую королевскую фамилию “золотой пломбой в гниющем рту”. Впрочем, логика и приличия нарушались при этом не в большей степени, чем в 1956 году, когда королевский кузен лорд Хейрвуд вместе с Джорджем Девином и поэтом-драматургом Рональдом Дунканом создал “Инглиш Стейдж компани”, предоставив тем самым Джимми Портеру платформу, которой он никогда бы не получил в респектабельном вест-эндском театре.

Основатели компании с самого начала объявили о своем намерении сосредоточиться на современном искусстве и привлекать к работе молодых драматургов. В поисках новых произведений они дали объявления в “Стейдж”, и среди предложенных пьес их внимание привлекла только одна — “Оглянись во гневе”; однако ее успех принес компании достаточно, чтобы прочно обосноваться в “Ройял Корте” под художественным руководством Девина. Этот последний был близким другом Оливье (они работали вместе над “Ромео и Джульеттой” в “Нью-тиэтр” еще в 1935 году и продолжали сотрудничать после войны, когда Девин возглавил “Янг Вик”). Именно через Девина сэр Лоренс прощупывал почву относительно своего участия в новой пьесе Осборна, согласившись в результате на роль Арчи Райса, сломленного третьеразрядного актера мюзик-холла. Оливье видел “Оглянись во гневе” прошлым летом и счел пьесу отвратительной. Посмотрев спектакль во второй раз — в обществе Артура Миллера, — он изменил свое мнение. Легко было говорить (как и делали некоторые критики), что Оливье руководствуется прагматическими соображениями, присоединяясь к лагерю, которого не может победить. Как бы то ни было, решение сыграть в “Комедианте”, безусловно, требовало мужества. Оливье советовали не отдавать свою репутацию в достаточно незрелые руки (ровесник Осборна режиссер Тони Ричардсон впервые ставил спектакль со звездой такой величины). Кроме того, Оливье не мог не вызвать недовольства своих высокопоставленных покровителей, сыграв в пьесе, где ядовито острили по адресу политических деятелей, королевской фамилии и суэцких событий, где патриотизм был представлен фигурой голой Британии со шлемом на голове и где, по существу, слышался прежний крик Джимми Портера о том, что не осталось вещей, за которые стоило бы отдать жизнь. Но Оливье считал себя прежде всего актером и руководствовался в конце концов лишь профессиональным чутьем. Его имя, соединившись с “Комедиантом”, придало некоторую респектабельность творчеству Осборна, если не всему культу “сердитых молодых людей”. И, что особенно важно, его участие послужило стимулом для того переворота в современной драме, который совершался в "Ройял Корте” на Слоун-сквер.

По крайней мере в одном отношении Оливье рисковал не столь безрассудно, как казалось многим. Говорили, что актеру его мощи и внешности не подойдет поношенный пиджак третьеразрядного водевильного комика, выступающего в курортном шоу под названием ”Новый взгляд на рок-н-ролл”. Но Оливье знал, что это не так. Он сам объяснял впоследствии:

“Мысль о том, как сложилась бы моя судьба, если бы статистом я удачно выступал в музыкальных номерах, обладает для меня какой-то мрачной притягательной силой. Ведь был момент, когда я охотно вступил бы в концертную труппу, подвернись мне такая работа. Я именовал бы себя Ларри Оливье и жил беспечнее жаворонка. Вот почему я знаю, что могу сыграть Арчи Райса, положившись на свою интуицию. Во мне всегда было что-то от Арчи. Я так легко мог сам стать таким… Я часто думаю, что никогда не имел возможности смешить людей вволю, сколько захочу. А хочу я, чтобы они умираяи от смеха. Роль комедианта в широком смысле слова, стирающего все границы между театральными, жанрами, привлекает меня необычайно”.

Своих великих героев Оливье нередко играл с какой-то сатанинской усмешкой. Откровенно эксцентрические роли открыли его любовь к комедии. И все же до сих пор у него не было настоящей возможности сыграть в полную силу своего комического таланта. Арчи Райс, жалкий, развратный клоун, два раза в вечер поющий и танцующий в ”голом ревю”, не походил ни на одного персонажа Оливье. Однако актер понимал таких людей хорошо. В молодости, в дешевых пансионах Лондона и Бирмингема, он узнал этот тип натужного остряка, без умолку сыплющего грубыми анекдотами, эту профессиональную маску, за которой скрывался пропитанный джином неудачник, сознающий свое падение, но не способный выкарабкаться из грязи. Оливье был уверен, что может сыграть эту роль, однако сомневался, захочет ли публика видеть его в столь вульгарном облике. Он вспоминал о случае с сэром Джеральдом дю Морье, у которого на гребне натуралистических 20-х годов спросили, почему он никогда не играл Ричарда III. “Господи помилуй, — воскликнул этот любимец публики, — разве я мог так ошарашить зрителя!” Как актер, предпочитающий от внешнего рисунка роли идти к внутреннему, сэр Лоренс начал с посещения столетнего мюзик-холла Коллинза в Ислингтоне. Он посмотрел программу варьете с рок-н-роллом и стриптизом, а затем, пока Вивьен с друзьями еще сидели в зале, отправился за кулисы побеседовать с танцовщицами. Администрация, польщенная этим визитом, повесила на здании мемориальную доску. Через несколько дней состоялась первая репетиция. Оливье так нервничал, что накануне почти не спал. Однако прогон прошел благополучно, и в перерыве Оливье таял от удовольствия, полный ностальгических воспоминаний. Он оказался на сцене "Ройял Корта” впервые со времен своей работы в Бирмингемском репертуарном театре тридцать лет назад. Осборн тоже расплывался в улыбках и повторял, что “все это сон”, в данный момент ничем не оправдывая (если не опровергая) наклеенный на него ярлык “сердитого молодого человека”, который он уже стал ненавидеть.