Сначала мисс Ли предлагали скрыть лицо под резиновой маской и сыграть жену Арчи — опустившуюся толстуху, помешанную на кино. Затем от этой смехотворной идеи благоразумно отказались. Роль досталась Бренде де Банзи, которая уже работала с Оливье в “Наблюдении за Венерой”, и на этот раз ее исполнение было блестящим, если не сказать — выдающимся. Но, конечно, в центре внимания оказался сэр Лоренс — его элегантный клетчатый костюм с черной бабочкой, белые носки и серый цилиндр, его притворно сердечная болтовня о дезертире Максе Миллере. Несмотря на случившийся в день премьеры приступ подагры (“психосоматического происхождения”), Оливье безупречно выдержал экзамен. Мнение, высказанное Джоном Барбером в ”Дейли Экспресс”, точно передает реакцию критики:

“Оливье грандиозен. И дело даже не в убийственно смешном изображении мюзик-холла. Дело в существе самого человека. Оливье угадал все. Напудренные щеки и с трудом дающуюся правильную речь. Неиссякаемый запас грязных анекдотов. Деланно сердечный смех, за которым — мучительный стыд. В комедианте скрыто больше, чем кажется. Вот он похваляется, что “старина Арчи внутри уже мертв”. Вдруг ему сообщают, что убит его сын, солдат. И мы видим обнаженную агонию этого человека. По мере того как в глубине разрывается сердце, тело распадается прямо у нас на глазах”.

Постепенно на Арчи Райса стали смотреть как на лучшее создание Оливье за пределами классического репертуара. В основательном исследовании “Короли театра” Ричард Финдлейтер писал: “В мастерской работе Оливье предстало актерское ремесло, рассказывающее о себе самом, о своих обманах и своей реальности; в ней был символ умирающего театра и (не так очевидно) умирающего общества; но, при всем том, муки и отчаяние конкретного человека были переданы с такой художественной правдой, которая потрясала ничуть не меньше оттого, что человек этот был третьесортным комиком, а не шекспировским королем”.

Уильям Гаскилл, возглавивший впоследствии ”Инглиш Стрейдж компани”, утверждал, что именно в ”Комедианте” все достоинства Оливье-актера проявились в полную силу. ”Ларри до конца понимал свою роль. Каким-то образом он чувствовал, что все это касается его самого. Я помню, как однажды в ”Олд Вике” разыгрывалась премия Джорджа Девина, и актеры показывали разные отрывки. Естественно, Ларри выбрал ”Комедианта”. Все сидели прямо в костюмах, как обычно в таких случаях, как вдруг позади нас, в партере, возникла физиономия Арчи Райса, эта своеобразная маска, и, наклонившись вперед, Ларри спросил: ”Посмотрите, разве это не я?” И действительно, это был он. Маска бездушного клоуна срослась с Оливье очень прочно. Я не хочу сказать, что он человек холодный и бесстрастный, но считать выдающегося актера способным на сильные чувства и глубокие эмоции было бы просто сентиментально. Среди актеров это дано немногим”.

Сама по себе пьеса Осборна отнюдь не была встречена столь же единодушно. Критика ворчала по поводу ее структуры, темпа и содержания, и "Таймс”, восхищаясь ”виртуозным мастерством” Оливье, добавляла, что ”если бы эту роль играли менее искусно, от нее ничего не осталось бы уже через четверть часа”. Нельзя было не видеть, однако, жизненной силы этой драмы с ее вызывающе полемическим и злободневным духом. Образ Арчи Райса предоставлял актеру редкостные для современной пьесы возможности, и они были реализованы так великолепно, что блеск, с которым преподносился урок, едва ли не затмил содержание, а именно — авторское намерение сделать опустившегося комика символом всего обветшавшего здания сегодняшней Англии. Действительно, трудно было вдумываться в пьесу, когда дух захватывало от вдохновенной игры Оливье, который, молниеносно переключаясь с развязной болтовни на патетический тон, демонстрировал всю широту своего диапазона. Как и ”Оглянись во гневе”, эту драму оценили по заслугам лишь после возобновления.

”Комедиант” сошел довольно быстро, через пять недель. Оливье сразу же сменил серый цилиндр на лавровый венок, чтобы вновь погрузиться в тревожный кошмар "Тита Андроника” — возобновление нашумевшей постановки Питера Брука, которой предстояло проехать 5 тысяч миль через Париж, Венецию, Белград, Загреб, Вену и Варшаву, прежде чем попасть в Лондон. В середине мая вместе с шестьюдесятью актерами Шекспировского мемориального театра супруги Оливье отправились в Париж, где спектакль представлял Англию на Международном театральном фестивале и где он произвел тот же эффект, что и в Стратфорде, хотя наиболее кровавые сцены были опущены. В зале случались обмороки. Мишель Морган закричала от ужаса. Жан Марэ прикусил язык. Дуглас Фербенкс проглотил жевательную резинку. Наконец, Франсуаза Розе после сцены людоедского пиршества поклялась стать вегетарианкой. В течение десяти дней труппа делала полные сборы в театре Сары Бернар.

В Париже сэр Лоренс отпраздновал свое пятидесятилетие. Вивьен Ли накануне отъезда получила орден Почетного легион. На торжественном вечере представитель французского министерства иностранных дел произнес речь, посвященную заслугам мисс Ли перед искусством; затем, вручая орден, он задал затрагивающий сэра Лоренса вопрос, однако, не владея свободно французским языком, Оливье остался в блаженном неведении относительно возникшей ситуации. В конце концов Вивьен прошипела ему сценическим шепотом: “Дорогой, он спрашивает можно ли меня поцеловать”. Вообще языковые трудности возникали в этой поездке довольно часто. На варшавском вокзале артистам преподнесли букет цветов, приняв их за делегацию почтовых работников. На самом первом спектакле польские осветители и рабочие сцены абсолютно не поняли данных им указаний. Свет вспыхивал в непредсказуемые моменты, стулья бесцельно блуждали взад и вперед, а сцена так провисла под тяжестью декораций, что, по выражению одного из актеров, под ногами словно оказалась сырая резина. Когда опустился занавес, труппа приготовилась выйти на аплодисменты; сэр Лоренс собирался произнести старательно выученную по-польски речь. Однако театр сразу же погрузился в темноту, и, не дожидаясь поднятия занавеса, публика растворилась в ночи.

На премьере в Лондоне, где спектакль должен был идти пять недель, Оливье, демонстрируя безупречное произношение, поблагодарил зрителей на шести языках. На этот раз некоторые критики, видевшие постановку впервые, вынесли суровый приговор драме Шекспира. Рецензия в одной национальной газете называлась так: “Неужели эту комедию ужасов стоило возить по всей Европе?” Но самобытная трактовка Брука и игра Оливье получили восторженные отклики, а “Таймс” провозгласила несчастного Тита одной из самых значительных ролей сэра Лоренса.