Через несколько лет поднялось антиеврейское движение на по­литической почве в другом центре греческого еврейства — в Фесса­лии. Оно было связано с неудачной греко-турецкой войной 1897 года. Военные действия сосредоточивались вокруг Лариссы и других на­селенных евреями городов. Несмотря на то что еврейские солдаты сражались в рядах греческой армии и понесли много жертв при ее поражениях, против их мирных соплеменников слышались обвине­ния в туркофильстве. Здесь сказалась обычная подозрительность побежденных и желание выместить на ком-нибудь свою досаду. Антиеврейская агитация не прекратилась и после того, как Фессалия освободилась от турецкой оккупации и туда возвратились греческие власти (1898); в газетных статьях доказывалось, что для водворения порядка и спокойствия в пострадавшей от войны провинции необ­ходимо удалить оттуда евреев, друживших с турками во время окку­пации. В еврейских домах производились обыски с целью обнару­жить реквизованное имущество греков, скупленное еврейскими тор­говцами у турок. Подстрекаемые агитаторами толпы «патриотов» устраивали враждебные демонстрации против евреев, переходя мес­тами к кулачной расправе и погрому. В Лариссе избивали евреев, выходивших за двери своих домов или открывавших свои магазины, и здесь повторилось «осадное положение», как на Корфу. То же про­исходило в городах Воло и Трикала; в последнем злоумышленники подожгли синагогу. Тяжело было евреям жить в терроризованном крае, и многие решили эмигрировать. Из одной Лариссы выселилось около ста семейств, треть всего еврейского населения. Они двину­лись в большие еврейские центры турецкой Греции — Салоники и Смирну.

В сравнении с этими карликами балканской диаспоры еврей­ская колония в Европейской Турции могла казаться гигантом: она насчитывала к концу века до 200 000 человек. Самые большие общины находились в Салониках (75 000), Константинополе (65 000) и Адрианополе (17 000); средние общины были в Монастыре (6000), албанской Янине (4000), Серресе, Ускюбе и других городах. По­ложение евреев в этой части Оттоманской империи было лучше, чем в некоторых странах «христианской культуры». Роль козла отпущения, которую евреи играли в России и Румынии, выпа­ла в Турции на долю несчастных армян, которых турки перио­дически громили, особенно в Армении. Евреи слыли лояльными гражданами, и султан Абдул-Гамид неоднократно отмечал их пат­риотизм. Действительно, при своих скромных политических требо­ваниях туземные евреи могли быть вполне довольны своим поло­жением. Их не отличали от мусульман и греков в том минимуме граж­данских прав, который отпускался на долю турецких подданных. Вообще турки относились без вражды к евреям, и только гречес­кое население не ладило с ними. По-прежнему (том II, § 54) в Кон­стантинополе, Смирне и Салониках поднималась агитация темных людей с целью инсценировать ритуальный процесс, но благодаря бдительности властей эти греческие затеи кончались неудачею. Осо­бенно обострилась греко-еврейская экономическая борьба в центре обеих национальностей, Салониках. Здесь евреи составляли боль­шую половину всего населения, что наложило особую печать на фи­зиономию этого международного порта. Во всех областях хозяйствен­ной жизни чувствовались здесь труд и ум евреев. Евреи владели круп­нейшими банками, и они же в Салоникском порту монополизирова­ли тяжелый труд грузчиков и чернорабочих. Путешественников по­ражали эти красивые осанистые фигуры потомков древних сефар­дов, сгибавшиеся под тяжестью пароходных грузов. По субботним дням кипучая торговая жизнь Салоник замирала: отдыхали банки­ры, богатые негоцианты, мелкие торговцы, ремесленники и порто­вые грузчики. Сильная примесь ашкеназов — эмигрантов из России, Австрии и Румынии вносила разнообразие и движение в застывшую сефардскую культуру. Рядом с языком ладино слышался идиш. Но туземный сефардский элемент все-таки оставался преобладающим. Еврейские газеты и журналы обыкновенно печатались на эспаньольском языке еврейскими буквами («El Tiempo», «El Telegrafo» и дру­гие в Константинополе и Салониках). В многочисленных школах парижского «Альянса» еврейские дети воспитывалась на французс­кий лад и легко усваивали этот язык, родственный их испанскому диалекту. Росло поколение европеизованной молодежи, но без ши­рокого национального кругозора, с обычною наклонностью к асси­миляции, которая за невозможностью ассимилироваться с турками вырождалась в поверхностный космополитизм левантинского типа.

Конец XIX и начало XX века являются эпохою великого пере­селения в истории еврейского народа. Со времени изгнания из Испа­нии не было такого передвижения в диаспоре, как после российских погромов 1881 года. Преследования в России и Румынии и бедность в австрийской Галиции выгоняли ежегодно из родины десятки ты­сяч людей, искавших спокойного угла и хлеба в далеких странах. Перенаселенные западноевропейские страны не могли приютить всю эту массу эмигрантов, и она отправлялась дальше, во внеевропей­ские страны. Главный поток еврейской эмиграции шел в Соединен­ные Штаты Северной Америки, куда в ту пору направлялись милли­оны безработных или политически угнетенных из всех стран Старо­го Света: ирландцы, итальянцы, германцы, поляки и эмигранты дру­гих национальностей. Меньшие группы евреев переселялись в Кана­ду, Южную Америку и в английские колонии Южной Африки. Не­большое, но в национальном отношении особенно важное течение эмиграции направлялось на древнюю родину рассеянного народа, в турецкую Палестину; оно было связано с идеалом национального возрождения, который в ту пору проявился с необычайной силой. Все эти передвижения положили начало перемещению центров диас­поры. Усилился рост внеевропейского еврейства, которое до тех пор стояло в стороне от главной дороги истории. Огромный новый центр созидался в Америке, а среди развалин Азии, колыбели общей и ев­рейской цивилизации, пробудилась жизнь, предвещавшая историчес­кий поворот в судьбах Востока.

Главная масса переселенцев шла из России. Эта именно мас­са, вместе с родственными ей группами из Галиции и Румынии, довела американскую диаспору до таких размеров, что она стала второю по величине после российского центра. От разрушения Рос­сии построилась Америка — можно было бы сказать в стиле Талму­да. Через 400 лет после Колумба странствующий Израиль вновь от­крыл Америку как обетованную землю массовой иммиграции. До 1881 года североамериканские Соединенные Штаты были дальним глухим углом диаспоры, где числилось до четверти миллиона еврей­ских жителей; это население образовалось в результате почти четы­рехвекового переселения из Европы сначала сефардов, а потом аш­кеназов; за последние же двадцать лет XIX века число евреев возрос­ло до полутора миллиона, а за первые десятилетия XX века до четы­рех миллионов. С лихорадочною быстротою совершался этот про­цесс пересадки миллионов людей. В муках рождался центр диаспоры за океаном. Кто видел из года в год океанские пароходы, вокзалы железных дорог и морские гавани всего мира, переполненные бед­ствующими эмигрантами с женами и детьми, кто слышал стоны этой обездоленной массы, гонимой людскою враждою и голодом на край света, где ей предстояла жестокая борьба за существование, тот зна­ет о муках родов новой еврейской Америки. Но при всей стихийной эмиграции из Восточной Европы в Америку в этом движении был и значительный элемент идеализма. Если бедствующие массы искали в Америке куска хлеба и гарантии от насилий, то группы сопровож­давшей их интеллигенции ждали чего-то большого в новом отече­стве. В тот критический год (1881-1882), когда в России составля­лись кружки «американцев» и «палестинцев», в интеллигенции бо­ролись два течения: вековечная мессианская тоска тянула одних на старую родину, а жажда политической свободы влекла других в ве­ликую республику за океаном. И те и другие связывали осуществле­ние своих стремлений с земледельческой колонизацией: нужно при­вязаться к земле путем непосредственной ее обработки и таким об­разом создать здоровую основу общежития для своих братьев в но­вом или обновленном отечестве. В начале исхода из России впереди эмигрантов, направлявшихся в Америку, шли также пионеры земле­дельческой колонизации, но огромные массы переселенцев нашли в промышленной стране более прямое применение своему привычно­му труду: не земледелие, а фабричная промышленность, ремесло, тор­говля стали основою еврейской хозяйственной жизни в капиталис­тической Америке.

Весною 1882 года на юге России образовалась организация «Ам-олам» («Вечный народ»), члены которой, большею частью революционно настроенные молодые люди, ставили себе целью ос­новать в Америке сельскохозяйственные колонии или свободные сель­ские коммуны. Не успела еще эта молодежь приступить к осуществ­лению своего плана, как очутилась в вихре массового эмиграцион­ного движения, имевшего характер панического бегства. Скопивши­еся в Бродах тысячи беженцев (выше, § 13 и 22) были после долгих бедствий эвакуированы при помощи западноевропейских благотво­рительных организаций и отправлены в Америку. Так было положе­но начало тому эмиграционному потоку, который с тех пор непре­рывно, в течение десятков лет, тянулся из Восточной Европы к бере­гам Америки. По прибытии в гавань Нью-Йорка для скитальцев на­чинались новые мытарства, которые претерпевали при массо­вой иммиграции переселенцы всех национальностей. Каждую вновь прибывшую партию задерживали в порту для врачебного осмотра и строгого допроса, а затем признанных годными выпус­кали на берег. На первых порах бедные эмигранты ютились в ог­ромных казармах Кэстел-Гарден в порту и ежедневно отправля­лись в город на поиски работы.

Переселенцы, приезжавшие без всяких средств или с очень скуд­ными сбережениями и вдобавок не знавшие английского языка, нуж­дались в помощи особой организации для приискания работы и для подготовления к ней. Для этой цели образовалось в Нью-Йорке «Об­щество помощи еврейским иммигрантам» («Hebrew Immigran Aid Society», сокращенно HIAS). Душою этого общества был редкий че­ловеколюбец Михаил Гей л ьприн, польский уроженец, который пе­режил революцию 1848 года в Венгрии и затем переселился в Со­единенные Штаты, где стал видным журналистом и соредактором Американской Энциклопедии. Он вникал во все нужды эмигран­тов, заботился о трудовой помощи и о моральной поддержке для них. Обыкновенно же помощь благотворительных учреждений («United Hebrew Charities») выражалась в благодеяниях сомнитель­ного свойства. Многие фабриканты и содержатели ремесленных мастерских брали нуждающихся переселенцев на работу за плату, вдвое меньшую против той, которую получали туземные рабочие, и таким образом эксплуатировали своих бедных братьев, пользу­ясь их беспомощностью. Вызванное этой конкуренцией пришель­цев общее понижение заработной платы навлекло на них гнев аме­риканских рабочих, которые видели в них представителей деше­вого труда, вроде презираемых китайских «кули». Однако с течени­ем времени пришлые еврейские рабочие приспособились к местным требованиям своего класса: вступали в профессиональные союзы и отстаивали свои интересы в борьбе с работодателями путем стачек. Эмигранты из радикальной интеллигенции много содействовали превращению профессионального рабочего движения в социалисти­ческое в то время, когда социализм был еще очень слабо развит в Америке.

Эмиграция из России, имевшая в начале восьмидесятых годов характер бегства, вошла впоследствии в нормальную колею. За деся­тилетие 1881-1890 гг. переселилось в Америку из России, Галиции, Румынии и других стран около 400 000 евреев. Большинство их уст­роилось в Нью-Йорке, но образовались также значительные коло­нии в Чикаго, Бостоне, Филадельфии и других городах восточных штатов; в западные штаты шли меньшие группы иммигрантов. Во всяком случае, через Нью-Йорк проходила почти вся переселенчес­кая масса и здесь получала свою первую американскую отделку. В Нью-Йорке, как и в Лондоне, еврейские эмигранты селились в определен­ных кварталах, в нижней части города (Down Town), образуя таким образом добровольное гетто. Пришлые обитатели Нижнего Города были сильны именно этою сплоченностью больших однородных масс на определенном месте. Они жили крайне скученно, в огромных мно­гоэтажных домах, снизу доверху набитых жильцами (tenement houses). Здесь шла жестокая борьба за существование при необходимости приспособляться к условиям нового быта; борьба сопровождалась большими страданиями, но должна была окончиться победою. При­шлые массы распределялись по разным отраслям труда. Новички занимались мелкою разносною торговлею, «педлерством». Эмигрант, не приученный к определенной профессии, привезший с собою или получивший от благотворительного общества несколько долларов, покупал на эти деньги корзинку с товаром и ходил с ним по улицам, из дома в дом, а иногда по пригородам и деревням и таким образом зарабатывал на дневное пропитание. Иным удавалось от этих зара­ботков делать сбережения, и тогда они меняли кочевой торг на осед­лый, превращаясь из «педлеров» в лавочников, а с течением време­ни в содержателей крупных магазинов. Не одна богатая торговая фирма в Нью-Йорке и других городах выросла на основе, некогда заложенной в корзине бедного «педлера». Имена «миллионеров» из бывших «педлеров» были у всех на устах, и рассказы о таких превра­щениях кружили голову многим предприимчивым беднякам из пере­селенческой массы.

Однако значительная часть этой массы предавалась физическо­му труду на фабриках и в больших ремесленных мастерских. Особен­ности американской индустрии сглаживали различие между фабри­кою и мастерскою: и фабричный рабочий и ремесленник являлись здесь только мелкими винтами в сложном механизме производства, так как система разделения труда дробила всякое производство на множество отдельных простейших работ, к которым быстро приуча­лись даже люди, не имевшие понятия о данном ремесле в целом. Не нужно было быть портным, чтобы работать в портняжной мастерс­кой, где из десятков рабочих один кроил материю, другой на маши­не делал швы или петли, третий пришивал пуговицы, четвертый гла­дил утюгом. Белошвейное и портняжное дело было наиболее распро­страненным в еврейских кварталах Нью-Йорка. За ним следовало табачное дело — изготовление папирос и сигар, ставшее главною отраслью женского и детского труда. В этих производствах конку­ренция доводила заработную плату до минимума. Содержатель мас­терской из старых эмигрантов, нередко сам бывший раньше объек­том эксплуатации и пробившийся из нужды к обеспеченному суще­ствованию, эксплуатировал труд своих рабочих из «зеленых», нович­ков, заставляя их работать по 12-15 часов в день за мизерную пла­ту. Это называлось, как в Лондоне, «sweating system» (система выжи­мания пота). Но часто и сам хозяин мастерской, «босс» («баалебос»), жил не лучше своих рабочих. Не легко было и положение лиц сво­бодных профессий — врачей, инженеров, конторщиков, журналис­тов, так как при более высокой оплате такого труда его труднее было найти. Интеллигентам часто приходилось начинать свою карьеру в Америке с грубого физического труда и заниматься самыми разно­образными профессиями. Один из таких эмигрантов, впоследствии написавший книгу о «великом переселении» 80-х годов, дает пере­чень работ, которые он сам проделал в первые семь лет своего пре­бывания в Соединенных Штатах: «Я был попеременно землекопом, фермерским батраком, контролером на железной дороге, владель­цем бакалейной лавочки, конторщиком в банке, студентом медици­ны, санитарным инспектором, управляющим домами, городским учителем, редактором еженедельной газеты и, наконец, сотрудником нескольких больших американских газет». Только на долю немно­гих выпал подвиг насаждения сельского хозяйства в Америке, о чем мечтали в России первые интеллигентные вожди эмиграции.