Еще одна страна манила к себе взору странствующего Израиля: Аргентина. Был момент, когда жаждавший прикосновения к земле странник, разочаровавшись в возможности широкой колонизации среди руин древней родины, устремился к плодородным полям юж­ноамериканской республики, имевшей скудное население на огром­ных пространствах. До великого переселения восьмидесятых годов в Аргентине жило не больше одной тысячи евреев. В 1889 г. эмиграци­онная волна забросила туда партию из 800 подольских и бессараб­ских евреев, которых пароходные агенты заманили в эту далекую страну, посулив им там золотые горы. Пришельцы застали в столице страны Буэнос-Айресе горсть соплеменников, преимущественно пред­ставителей иностранных торговых фирм. Часть новых переселенцев осталась в столице, а прочие пытались устроить земледельческую колонию. Но они были совершенно одиноки и беспомощны на дале­кой чужбине, среди населения, состоявшего из испанцев или «гаучосов», помеси испанцев и туземных индейцев; им трудно было приспособиться к быту страны, соединявшей политические фор­мы современной республики с феодализмом аристократии и низ­кою культурою народных масс. Тогда на эту экзотическую страну обратил внимание барон Гирш, искавший убежища для гонимых русских евреев. Выше (§ 20) уже было рассказано, какие фантасти­ческие планы связывались с переселением евреев в Аргентину во время панической эмиграции из России в 1891-1892 гг. Несбы­точность мечты о перемещении огромных масс из российской Испа­нии в бывшую американскую Испанию скоро обнаружилась, но в скромных размерах земледельческая колонизация Аргентины все-таки осуществлялась, хотя и с большими трудностями.

Много ошибок наделали и колонисты и колонизаторы Арген­тины. Еще прежде, чем купленные агентами Гирша участки земли были приготовлены для новых поселян и снабжены жилищами и не­обходимым сельским инвентарем, туда хлынули тысячи эмигрантов, которые целый год жили в гостиницах и наскоро устроенных палат­ках, дожидаясь постройки домов. Назначенная Гиршем админист­рация долгое время колебалась в решении вопроса о системе рассе­ления колонистов. Колонисты желали селиться целыми деревнями, в которых можно было бы образовать общины с религиозными и вся­кими культурными учреждениями; некоторые же администраторы, мало считавшиеся с национально-духовными потребностями посе­ленцев, склонялись к принятой в Аргентине системе хуторского хо­зяйства, при которой семьи поселян рассеяны по хуторам или фер­мам, где каждый имеет свои поля, виноградники, лес и пастбища возле своего дома, но зато отделен большим расстоянием от других таких же хуторян. После долгих колебаний было решено устраивать еврей­ские колонии в трех провинциях: Санта-Фе, Энтре-Риос и Буэнос-Айрес, а затем предоставить колонистам селиться по желанию целы­ми деревнями и заводить там свои общины. Так было устроено в пер­вые годы (1892-1894) около трех тысяч человек в колониях Мозесвиль, Мориция, Клара (по имени барона Гирша и его жены) и Сан­Антонио. В следующие годы из России прибывали новые партии пе­реселенцев, организованные там петербургским комитетом «Еврей­ского колонизационного общества»; многие из них прибыли из зем­ледельческих еврейских колоний Южной России. Но и после всех усилий население колоний в Аргентине не превышало 7000 чело­век к концу XIX века. Таков уж медленный ход всякой сельской колонизации, особенно при непривычных условиях климата и по­чвы. Много труда было потрачено на приспособление к земледе­лию в стране с субтропическим климатом, на обработку девствен­ных земель, дававших обильный урожай, который, однако, часто ис­требляется бичом Аргентины — налетом саранчи. И тем не менее колонисты преодолели все эти трудности: они превратили дикие сте­пи в цветущие нивы и по праву могли назвать своею землю, оро­шенную их потом. Они положили начало дальнейшему заселению

Аргентины евреями. За сельскою колонизацией, вскоре приостано­вившеюся, пошла городская. Значительно выросла еврейская общи­на в Буэнос-Айресе (10 000 членов в начале XX века).

Другим путем шла эмиграция в Канаду. В этом британском доминионе Северной Америки до 1881 года жило не более 3000 евре­ев, преимущественно потомки английских и южнофранцузских се­фардов. Они имели свои маленькие общины в Монтреоле и Торон­то, главных городах двух провинций — Квебек и Онтарио, из коих в первой преобладало старофранцузское население, а во второй анг­лийское. Пользуясь гражданским равноправием, эти старожилы ас­симилировались с окружающим населением и причисляли себя в офи­циальных переписях не к еврейской национальности, а к «последо­вателям иудейской религии». Еврейская «национальность» появилась в Канаде со времени великого переселения из Восточной Европы. Иммиграция в Канаду с тех пор связана с движением больших пере­селенческих масс в Соединенные Штаты: излишек этих масс, не до­пускаемый в Нью-Йорк (как, например, во время строгостей 1891— 1892 годов) или не находивший там работы, искал счастья в сосед­нем британском доминионе. Здесь, в Монтреоле, Торонто и Винни­пеге, пришельцы занимались обычными американскими профессия­ми: «педлерством», мелкой торговлею и ремеслом, преимуществен­но портняжным. Лишь небольшие группы устроились в земледель­ческих колониях (например, колония «Гирш», возникшая в 1891 г.) или на частных пригородных фермах. К концу XIX века еврейское население Канады доросло до 16 000 душ. Этот «наплыв» чужих не нравился туземцам, особенно из французских католиков провинции Квебек. Во время процесса Дрейфуса монтреольские журналисты, вдохновляемые конфрерами из парижских клерикальных газет, вели сильную юдофобскую агитацию. Это, однако, не остановило рос­та иммиграции, которая в начале XX века приняла гораздо более крупные размеры. В культурном отношении еврейская Канада яв­лялась как бы колонией Соединенных Штатов: нью-йоркские ев­рейские газеты на народном языке и театральные труппы обслу­живали и канадскую колонию; но позже последняя обзавелась и своей прессой на идише. Ассимиляция в Канаде затруднялась тем, что тут господствовали две национальности — английская и фран­цузская и пришельцам приходилось бы ассимилироваться на дво­який лад; здравый смысл подсказывал евреям, что лучше оставать­ся самими собой. Поселенцы новой формации уже официально, в государственных переписях, причисляли себя к членам «еврейской национальности».

Британские владения Южной Африки — Капланд, Наталь, Оранжевая республика и Трансвааль — тоже имели незначительное еврейское население до эмиграции 80-х годов. В прежние времена сюда приезжали крупные еврейские купцы из Англии или Голлан­дии и селились главным образом в Капштадте или Кэптоуне, место­пребывании английской администрации. Эти предприимчивые люди основывали заводы и торговые фактории для разработки и вывоза естественных богатств страны, где белые составляли меньшинство населения, а рабочий класс состоял из туземных цветнокожих пле­мен — кафров, зулусов, малайцев. Добыча угля, металлов и алмазов из рудников Трансвааля и Оранжевой республики составляла глав­ную отрасль промышленности. Во второй половине XIX века, когда большая голландско-бурская колония Трансвааль выделилась в са­мостоятельную республику, центр еврейских поселений стал переме­щаться туда. Это передвижение усилилось с открытием золотых ко­пей в Трансваале (1872) и возникновением новой отрасли промыш­ленности — добычи золота. Начавшийся вскоре после того исход евреев из России направил в Южную Африку некоторых предприни­мателей из российских выходцев, очутившихся в Лондоне, а за бога­тыми или разбогатевшими людьми потянулись и бедняки. На новых местах эти эмигранты занимались торговлею среди кафров и часто хорошо зарабатывали в местах, прилегавших к золотым приискам. В центре приисков находился новый город Иоганнесбург, который стал притягательным пунктом для переселенцев из России. В Иоганнесбурге и Претории образовались еврейские общины, в которых преобладали выходцы из Литвы.

Гражданское положение евреев в бурской республике Трансва­але не было так благоприятно, как в английских владениях Южной Африки. Консервативные буры под управлением своего президента Крюгера ввели конституцию (1890), которая существенно ограничи­вала права всех «уитлендеров» — иностранцев, а также иновер­цев: католиков и евреев (буры, как все голландцы, исповедовали реформатское учение). Иноверцы не допускались на ответствен­ные государственные должности и не могли избираться в члены Народного Совета, Фолксраада; учащие и учащиеся католики и евреи фактически исключались из государственной школы, где обу­чение велось в протестантском духе. Характерен для узости кругозо­ра бурских правителей следующий курьезный случай: при освяще­нии новой синагоги в Иоганнесбурге приглашенный на торжество президент республики Крюгер произнес приветственную речь и объ­явил синагогу открытою «во имя Господа нашего Иисуса Христа» (1891). «Уитлендеры» не мирились со своим положением и не раз под­нимали протесты против правительства; среди протестующих про­тив правовых ограничений были и евреи. Некоторые из них участво­вали в вооруженном восстании и попали в тюрьму; один из заклю­ченных, Лионель Филипс, был приговорен к смертной казни (1896). Митинги протеста и петиции в Фолксраад заставили наконец прези­дента Крюгера идти на уступки: он предложил парламенту изменить ту статью конституции, где говорилось, что гражданским полнопра­вием пользуются только христиане-протестанты, в том смысле, что­бы вместо слова «протестанты» значилось: «те, которые верят в бо­жественное откровение, выраженное в Библии». Но члены Фолксраада отвергли эту уступку (1899). Между тем, отчасти в связи с вопро­сом об «уитлендерах», вспыхнула англо-бурская война (1899-1900). Ев­реи сражались в обеих армиях: английские подданные воодушевля­лись мыслью, что они борются за равенство против пережитков сред­невековья; евреев же, сражавшихся в рядах буров, могли двинуть ме­стный патриотизм или экономические интересы. Результатом ожес­точенной войны было, как известно, присоединение обеих бурских республик, Трансвааля и Оранжевой, к Великобритании. В начале XX века (1904) число евреев в Южной Африке было уже довольно значительно: оно составляло около 50 000 человек, из коих в Капланде жило 20 000, в Трансваале — 15 000, а прочие в Оранжевой Колонии и Натале.

Антисемитская реакция в Европе вызвала великое переселение еврейских масс и поколебала идеологию ассимилированной интел­лигенции. Массовые переселения, как признаки перелома в истории парода-странника, всегда сопровождались духовными кризисами в обществе. В прежние времена эти кризисы имели окраску религиоз­ную, выражаясь в мистико-мессианских формах; в конце XIX века внутренний кризис получил окраску политического мессианства, соответствовавшую духу времени. В момент нового перемещения цен­тров диаспоры, естественно, возникал вопрос: нельзя ли переместить центр нации из диаспоры в Палестину, в родную страну Израиля? Пробудилась вековечная тяга нации к своей исторической колыбе­ли, и во мраке враждебной чужбины рисовалось светлое будущее «страны без народа, возвращенной народу без страны».

Идея воссоздания национального центра в Палестине прояви­лась в палестинофильстве 80-х годов в России. Лилиенблюм, Пинскер, Леванда, разочарованные в надеждах на гражданскую эман­сипацию, провозгласили лозунг: «Мы везде чужие, нужно вернуться домой!» Этот элементарный ответ на сложную еврейскую пробле­му был заманчив для многих как теория, но на практике имел незначительные последствия. Большое эмиграционное движение не могло уместиться на узкой колее палестинской колонизации, проло­женной пионерами, энтузиастами идеи. Ежегодное переселение не­скольких сот человек в Палестину, при эмиграции десятков тысяч в Америку, не оправдывало надежд на перемещение народного центра из диаспоры на историческую родину. Грандиозная мечта преврати­лась в мелкое колонизаторство Одесского палестинского комитета и в скромную ахад-гаамовскую теорию «духовного центра». В Авст­рии, втором пункте концентрированной диаспоры, идеи Смоленс­кого и Пинскера еще удерживались в венском национальном кружке «Кадима». Руководитель этого кружка Натан Бирнбаум, издававший в Вене сионистский журнал «Selbstemanzipation» (выше, § 11), высту­пил в 1893 г. с брошюрой на немецком языке: «Национальное воз­рождение еврейского народа в его стране. Призыв к добрым и бла­городным среди всех народов». Это был убедительный и трогатель­ный призыв, но он не был услышан, так как автор не мог указать конкретных способов той помощи, которую он требовал от луч­ших людей всех народов. Вскоре из той же Вены раздался более громкий клич человека, который раньше стоял в стороне от наци­онального движения, но вовлеченный туда напором событий от­дался новой идее со всем жаром души, просветленной внезапным откровением.

Теодор Герцль (1860-1904), член ассимилированной еврей­ской семьи в Будапеште, пережил в свои студенческие годы первые вспышки антисемитизма в Вене и в родной Венгрии: процесс Ролинг-Блох и Тисса-эсларское дело 1883 года (выше, § 7 и 10). Тогда он еще не реагировал на трагедию своего народа. Он ничем не выде­лялся из среды национальных марранов, которых антисемитизм заставлял еще более скрывать свое национальное лицо. После не­удачной попытки пристроиться в судебном ведомстве молодой юрист обратился к литературной деятельности. Он сделался со­трудником либеральной венской газеты «Neue Freie Presse» и об­ратил на себя внимание своими серьезными, полуфилософскими фельетонами. В 1891 году Герцль жил в Париже и посылал оттуда в газету обширные письма о политической жизни Франции. В течение нескольких лет венская публика зачитывалась этими блестящими отчетами о заседаниях французского парламента и картинками из жизни мирового города (они позже были собраны в отдельной книre под заглавием «Das Palais Bourbon»). Герцль в это время интере­совался европейскою политикою как зритель, а не как участник. От еврейских же интересов он был совсем далек, как все еврейские жур­налисты, работавшие в общей либеральной прессе. Впервые в нем пробудилось национальное чувство, когда в Париже ему пришлось быть свидетелем взрыва антисемитизма в связи с делом Дрейфуса. Свыкшись с антисемитизмом в Германии и Австро-Венгрии, Герцль не мог мириться с мыслью, что и Франция, родина Декларации прав человека, также заражена этим недугом. Дрейфусиада убедила его в фатальной неизбежности антисемитского движения во всех странах. Он сам сделал такое признание в одной из позднейших речей: «Сио­нистом сделал меня процесс Дрейфуса, чему я был свидетелем в 1894 году. Я жил тогда в Париже в качестве газетного корреспондента и присутствовал при разборе дела в военном суде до того момента, когда заседания суда объявлены были закрытыми. Как сейчас вижу еще подсудимого в его темном артиллерийском мундире со шнура­ми... В моих ушах еще звучат яростные крики толпы на улице, у зда­ния военной школы, где он был разжалован: «Смерть ему, смерть жидам!» Смерть всем евреям за то, что в их среде нашелся один из­менник! Но был ли он действительно изменником?.. В деле Дрейфуса было нечто большее, чем судебная ошибка: было желание огромно­го большинства народа во Франции осудить именно еврея и в его лице всех евреев. С тех пор возглас «долой евреев!» стал боевым кли­чем толпы, и где? — в республиканской, современной, цивилизован­ной Франции, через сто лет после Декларации прав. Дело Дрейфуса можно сравнить в истории лишь с отменою Нантского эдикта. Эдикт великой революции отменен. Если по такому пути пошел передовой, высоко цивилизованный народ, чего же можно ждать от других на­родов?» И Герцль пришел к убеждению, что «для евреев нет никако­го другого исхода и спасения, кроме возвращения к собственной на­ции и переселения на собственную землю». Эту мысль развил он в своей книге «Еврейское государство» («Der Judenstaat»), написан­ной в 1895 году. Герцль сам признается, что до этого момента он «был совершенно чужд своему народу», не знал о положении ев­рейских масс в России и даже не был знаком с сочинениями Гесса и Пинскера, которые высказали подобную мысль задолго до него.